А потом все взрослые сидят за столом, и мы тоже сидим за столом, только за другим — маленьким. Однако нам за ним не сидится, мы без конца подбегаем к взрослым и утаскиваем с большого стола то одно, то другое.
Дядя Алексей, самый молодой и веселый из всех моих дядей, встает, поднимает рюмку и громко говорит:
— Давайте за Семеново изобретение! За то, чтобы он изобретал побольше и жил получше!
И все стукаются рюмками с дядей Семеном и пьют.
И дядя Семен сегодня пьет, хотя вообще-то ему пить нельзя, потому что у него язва желудка. Но сегодня дядя Семен такой веселый и нарядный — в новеньких блестящих сапогах и новеньком темно-синем френче, что кажется, будто он совсем, здоровый и никакой язвы у него
не было и не будет.
Я знаю, что недавно дядя Семен изобрел на своей обувной фабрике какую-то новую, очень важную машину и получил за это очень большую премию. В нашей семье он первый изобретатель, и поэтому все очень рады за него и приехали сюда, чтобы порадоваться вместе.
Мне тоже очень приятно, что у меня есть дядя-изобретатель, и я даже хвалился этим перед ребятами в нашем дворе. И выяснилось, что ни у кого больше дядей-изобретателей нет, только у меня одного. И мне это еще особенно приятно потому, что меня зовут так же, как дядю
Семена. Мы с ним тезки. Я все время помню об этом.
И дядя Семен помнит. Когда мы встречаемся, он всегда обнимает меня за плечи и весело спрашивает:
— Ну, как Живем, тезка?
И я ему всегда тоже весело отвечаю:
— Хорошо живем, тезка!
И вот сейчас, когда все пьют за изобретение дяди Семена, я думаю, что, пока вырасту большой, он, наверно, наизобретает еще много-много разных полезных машин и станет самым главный, самым знаменитым изобретателем.
И мне будет еще больше, чем сейчас, приятно, что этот самый главный изобретатель — мой дядя. И тогда все мальчишки в нашем дворе просто лопнут от зависти.
Видимо, об этом думаю не только я, потому что дядя Алексей неожиданно спрашивает:
— А над чем ты работаешь сейчас, Семен? Что у тебя сейчас в задумке?
Я жду, что дядя Семен начнет рассказывать о какой- то новой, невиданной машине, которую он теперь изобретает. Может, даже не об одной, а о нескольких машинах. Страшно интересно, что это будут за машины, что они будут делать.
Но дядя Семен начинает вдруг говорить совсем не о машинах. Оказывается, несколько дней назад он узнал, что дом в Молочном переулке, где мы сейчас находимся, стоит на какой-то красной черте и его будут сносить, чтобы освободить площадь перед Дворцом Советов.
О Дворце Советов, который предложил построить Сталин и который будет самым высоким в мире домом, я уже слышал. Я даже склеил его макет из бумаги, и он стоит у мамы на шкафу. Но я никогда не думал, что из-за Дворца Советов могут снести дом дяди Семена.
— Ну и что? — говорит дядя Алексей. — Когда-то твой дом снесут.
— Он пренебрежительно машет рукой. — Может, лет через двадцать! А снесут — получишь другую квартиру.
— В том-то и дело, что другой квартиры сейчас не дают, — грустно возражает дядя Семен.— Дают участок за городом и по две тысячи на душу. Не очень-то развернешься...
— Да что ты сейчас об этом думаешь? — успокаивает его дядя Алексей. — Десять раз все переменится, пока твой дом сносить будут. Дворец Советов построить — это не фунт изюму! Шутишь — такая громадина!.. Еще научиться надо. Ты давай изобретай машины. Хорошим изобретателем будешь — тебя не обидят. Найдется тебе в Москве квартира.
— А мне хочется в этом ни от кого не зависеть,— упрямо сузив глаза, говорит дядя Семен, — Надо иметь свой дом, быть в нем хозяином и ни у кого ничего не просить.
— Да брось ты мудрить, Семен!— Дядя Алексей добро, широко улыбается и большой, тяжелой рукой обнимает дядю Семена за плечи.
— Ну, подумай сам: за чем тебе свой дом? Что ты — купец? Да и на что ты его построишь? Где столько денег возьмешь? — Если действовать с головой, — дядя Семен подиимает вверх указательный палец, — то можно из этих трех комнат выжать столько, что на небольшой домик хватит.
Я уже думал об этом.
-— Что-то .ты не о том думаешь, — мрачно говорит дядя Алексей. — Ты лучше думай о машинах... Ну, Ольга ,— он поворачивается к тете Оле, — у тебя светлая голова! Объясни хоть ты этому путанику, что ему незачем терять время на дом. Это же просто неразумно! Ему нужно заниматься машинами и больше ни о чем не думать!
—Это легко сказать, Леша: «больше ни о чем не думать!»— Тетя Оля как-то невесело улыбается. — Как он может об этом не думать? У нас ведь дети... Нам нельзя оставаться на улице. А сейчас как раз есть премия... Можно что-то начать...
— Я удивляюсь тебе, Ольга! — грустно говорит дядя Алексей. — Пока снесут ваш дом, Майк успеет жениться и уйти от вас. За эти годы Семен стал бы большим человеком, сделал бы много полезного... А так у вас жизнь уйдет зря...
— Никто не знает, когда снесут наш дом, — упрямо говорит дядя Семен. — Может, через десять лет, а может, через год. О Дворце Советов пишут во всех газетах...
Поэтому и надо сначала построить свой дом, а потом уже думать о машинах...
Я пытаюсь представить себе, как дядя Семен строит свой дом из красных кирпичей, думаю, что ему одному это будет очень трудно и строить дом он будет очень долго. И потом он может свалиться с крыши, потому что надо ведь строить из кирпичей и трубу тоже... А кто же в это время будет изобретать машины? Другие? Значит, другие станут главными изобретателями, а вовсе не
дядя Семен? Что же я тогда скажу мальчишкам с нашего двора?
Я подбегаю к дяде Семену, дергаю его за рукав и громко спрашиваю:
— А как же машины, дядя Семен? Когда же ты теперь будешь их изобретать?
Все почему-то замолкают. Становится очень тихо.
Дядя Семен улыбается, ласково гладит меня по голове и отвечает:
— Вот построю дом, Сема, и. буду снова изобретать машины.
2
Тетя Оля ругает меня. Ругает за дело. Я испортил целую бочку чистой дождевой воды: разрешил ребятам топить в ней новорожденных котят. А тетя Оля собирала эту воду, чтобы мыть голову...
Я понимаю, что тетя Оля ругает меня справедливо. Но я все равно не люблю, когда меня ругают. Чего без толку ругать? Сказала, что нельзя — я в другой раз не буду. Я ведь уже все понял. И вообще, я бы никого не стал ругать из-за какой-то поганой дождевой воды. Подумаешь— вода!.. Велика важность! Как будто нельзя помыть голову водой из колодца...
Я не возражаю тете Оле. Я стою, молчу и разглядываю свои ботинки. Но все равно я обижаюсь на нее. Воды пожалела... Вот возьму и не буду после этого жить у них на даче!
Едва тетя Оля уходит в столовую, как я быстро взбегаю наверх, на второй этаж, где в маленькой комнатке мы живем с Майком, торопливо складываю в чемоданчик те немногие вещи, которые я привез с собой, перекидываю на руку пальто и огородами, чтобы не попасться никому на глаза, выбираюсь на улицу.
Через десять минут я уже поднимаюсь на высокий длинный мост, который проходит над путями для товарных поездов и ведет на станцию Перово. Отсюда до Москвы электричкой—десять минут. А там до дому трамваем. Дорогу я знаю.
Плохо только одно: у меня мало денег. Утром Кира дала мне на мороженое сорок копеек, и, кроме них, у меня ничего нет. Хорошо еще, что я не успел их потратить.
Билет от Перова до Москвы стоит тридцать пять копеек. С пятью копейками я выхожу на Казанском вокзале и сажусь в трамвай, который идет к моему дому. Трамвайный билет стоит всего пятнадцать копеек, но купить я его уже не могу и поэтому сажусь в задний вагон с передней площадки, подальше от кондуктора.
Ехать неприятно. Я впервые в жизни еду зайцем и очень боюсь контролера. В поезде, как назло, контролера не было, и, подъезжая к Москве, я уже жалел, что купил на поезд билет. Лучше было бы купить билет на трамвай.
Мне, конечно, не везет. Контролеры в трамвае ходят редко, но почему-то именно сейчас, когда у меня нет билета, в трамвай поднимается контролер. Он вежливо спрашивает билеты у всех, в том числе и у меня, я не теряюсь: говорю ему, что мой билет у мамы, а мама —в середине вагона, и, когда он уходит в середину вагона, я выскакиваю на первой же остановке.