Я покачал головой. Это было так непохоже на Рут. Понятно, почему Донни, Уилли и Рупор так себя странно вели — она же девочка, в конце концов. Но Рут к нам всегда хорошо относилась. В отличие от других мам в нашем квартале, у нее всегда находилось для нас время. Ее двери всегда были открыты. Она давала нам колу, сэндвичи, печенье, иногда даже пиво. Мне показалось это сущей ерундой, и я сказал:
— Слушай, Рут бы ни за что так не поступила. Попробуй. Нарисуй картину. Спорим, ей понравится? Может, она просто не привыкла, что в ее доме девочки? Пусть привыкнет. Нарисуй.
Мэг задумалась.
— Не могу, — сказала она. — Честно.
С мгновение мы просто стояли. Мэг трясло. Что бы там ни было, я понял: она не шутит.
Тут меня осенило.
— А как насчет меня? Можешь нарисовать что-нибудь для меня?
Не задумываясь, без подготовки, я бы ни за что такого не попросил. Но тут было другое дело.
Она слегка просветлела.
— Ты правда хочешь?
— Конечно. Очень.
Она смотрела на меня, пока я не отвернулся. Потом улыбнулась:
— Хорошо, Дэвид. Я нарисую.
Теперь она почти пришла в себя. Боже! Мне нравилась ее улыбка. И тут послышался скрип задней двери.
— Мэг?
Это была Рут.
— Лучше я пойду.
Она взяла меня за руку и стиснула. Камни обручального кольца впились мне в кожу. Я покраснел.
— Нарисую, — сказала она и скрылась за углом.
Глава двенадцатая
Она, наверное, тут же принялась за дело, потому что весь следующий день до самого вечера лил дождь. Я сидел у себя в комнате, читал «В поисках Брайди Мерфи» и слушал радио до тех пор, пока не решил, что кого-нибудь убью, если еще хоть раз услышу, как хренов Доменико Модугно поет «Volare». После обеда мы с мамой сидели в гостиной и смотрели телевизор, когда в дверь постучала Мэг.
Мама встала. Я пошел за ней и взял себе «пепси» в холодильнике.
Мэг улыбалась. На ней был желтый дождевик, с волос капало. Мама пригласила ее в дом.
— Не могу, — сказала Мэг.
— Ерунда, — возразила мама.
— Нет, правда. Я только вам вот это передать. Это от миссис Чандлер.
Она протянула маме мокрую коричневую сумку с упаковкой молока. Рут и мать не особо общались, но по-соседски иногда брали друг у друга что-то взаймы.
Мама взяла сумку и кивнула.
— Передай миссис Чандлер спасибо.
— Передам.
Потом Мэг залезла под дождевик и посмотрела на меня. И просияла.
— А это — тебе.
И вручила мне картину.
Картина была завернута в листы толстой оберточной бумаги. Бумага была непрозрачной — сквозь нее виднелись цвета и линии, но не формы.
Я и рта не успел раскрыть, как Мэг сказала «Пока!», помахала рукой, закрыла дверь и снова ушла в дождь.
— Ну, — сказала мама, тоже улыбаясь. — И что тут у нас?
— Думаю, это картина, — сказал я.
Я стоял с «пепси» в одной руке и с картиной Мэг — в другой, и прекрасно знал, о чем подумала мама.
В ее мыслях несомненно было слово «прелестно».
— Ты не собираешься ее открывать?
— Да, конечно. Собираюсь.
Я поставил «пепси», повернулся к матери спиной и потянул за ленточку. Потом снял лист обертки.
Мать не сводила с меня глаз, однако, к собственному удивлению, я совсем не волновался.
— Здорово, — сказала мама. — Очень хорошая. А эта девочка ничего, правда?
Картина и правда была хорошая. Я — не критик, но этого и не требовалось. Она рисовала тушью — некоторые штрихи были очень широкими, жирными, другие — тонкими и изящными. Цвета были блеклыми — то, что называется техникой «по-мокрому», но очень живыми и естественными, и бумага местами просвечивала, создавая впечатление ясного солнечного дня.
На картине был изображен мальчик на реке, разлегшийся на большом плоском камне животом вниз и вглядывающийся в течение, а окружали его небо и деревья.
Глава тринадцатая
Я отнес ее в «Домик для собаки», чтобы вставить в рамку. «Домиком» назывался зоомагазин, превратившийся в магазин товаров для хобби. На витринах были выставлены щенки гончей, луки и стрелы, обручи «Уэм-О», наборы для постройки моделей, а у дальней стены, за рыбками, черепахами, змеями и канарейками, продавались рамки для картин. Продавец взглянул и сказал:
— Неплохо.