И думаю, я понял тогда — это представление принадлежало Рут, и Рут одной.
Игры не существовало.
И, если исходить из этого, не только Мэг, но все мы висели там, раздетые догола.
Глава двадцать девятая
Мы лежали в кроватях, но заснуть никто не мог: нас неотступно преследовал образ Мэг.
Время шло в полной темноте, пока кто-нибудь не скажет, какое у нее было лицо, когда Уилли вытащил последнюю книгу, каково это стоять там так долго с привязанными над головой руками, больно ли это, и как круто наконец увидеть обнаженную девушку, и потом мы снова замолкали, заворачиваясь каждый в свой кокон из мыслей и грез.
Но во всех этих грезах был один и тот же объект. Мэг. Мэг, в том виде, в каком мы ее оставили.
Мы должны были ее увидеть.
Донни бы сразу предложил, не будь это так рисково. Рут сказала, чтобы мы от нее отстали.
Дом был маленький, и звук легко разносился, а Рут спала всего лишь за одной тоненькой дверью, в комнате Сьюзен — а спала ли Сьюзен? Или тоже лежала и думала о сестре? — прямо над убежищем. Если Рут проснется и поймает нас, случится непоправимое — она может отстранить нас от дел в будущем.
А мы знали, что тут все только начиналось.
Однако, ее образ по-прежнему стоял у нас перед глазами, и он был слишком силен. Нам вдруг будто бы потребовалось убедиться, что мы там точно были. Ее нагота и доступность манили, словно песнь сирены. Непреодолимо.
Игра стоила свеч.
Ночь была темной, безлунной.
Донни и я слезли с верхних полок. Уилли и Рупор соскользнули с нижних.
Дверь Рут была закрыта.
Мы на цыпочках прошли мимо. Рупор едва сдержался, чтоб не захихикать.
Уилли взял фонарик с кухонного стола, и Донни осторожно открыл дверь в подвал.
Ступеньки заскрипели. С этим ничего не поделаешь, оставалось только молиться и надеяться на лучшее.
Дверь убежища тоже заскрипела, но не так ужасно. Мы вошли, ступив босыми ногами на холодный бетонный пол, как и она — и там стояла Мэг, такая же, какой мы ее запомнили, хотя времени прошло всего ничего — такая же, какой мы ее себе представляли.
Ну, не совсем.
Ее руки побелели и покрылись красными и синими пятнами. И даже в жалком свете фонарика можно было увидеть, как она побледнела. Она вся покрылась гусиной кожей, соски затвердели и сморщились.
Она услышала, что мы вошли, и издала слабый жалобный стон.
— Тихо, — прошептал Донни.
Она послушалась.
Мы не сводили с нее глаз. Так, словно это была какая-то святыня —или экзотическое животное в зоопарке.
Словно и то, и другое одновременно.
Сейчас я думаю — может, все было бы иначе, не будь она такой красивой, не будь ее тело таким молодым, сильным и пышущим здоровьем, будь она уродливой обрюзгшей толстухой. Может и нет. Может, это произошло бы в любом случае. Неизбежное наказание чужака.
Но я склоняюсь к мысли, что это случилось именно потому, что она была красивой и сильной, а мы — нет, поэтому мы с Рут сделали с ней это. Осудили ее за красоту, за все, что она для нас значила и не значила.
— Спорим, она пить хочет? — сказал Рупор.
. Да.
— Чтоб дать ей воды, придется вытащить кляп, — сказал Уилли.
— И что? Не будет она шуметь.
Он шагнул вперед.
— Ты же не будешь шуметь, да, Мэг? Нельзя будить маму.
Нет. Она твердо качнула головой. Сразу видно — и вправду хочет пить.
— И ты ей веришь? — спросил Уилли.
Донни пожал плечами.
— Будет шуметь — тоже нарвется на неприятности. Она же не дура. Так что дайте ей попить.
— Я принесу, — сказал Рупор.
За стиральной машиной располагалась раковина. Рупор открыл кран, и мы услышали, как тихонько побежала вода. Он проделал это неожиданно тихо.
И вел себя неожиданно тихо, для Рупора-то.
Уилли развязал кляп, как в прошлый раз, и вытащил грязный кусок тряпки изо рта. Мэг застонала и стала двигать челюстью из стороны в сторону.
Рупор вернулся со старой банкой из-под фруктов, полной воды.
— Нашел за банками с краской, — сказал он. — Воняла совсем чуточку.
Донни взял ее и поднес к губам Мэг. Девушка пила жадно, довольно урча с каждым глотком. Она осушила банку в считанные секунды.
— Боже мой, — сказала она. — Боже мой. Спасибо.
Странное было чувство. Словно все было забыто. Словно она на самом деле была нам благодарна.