— А мама где?
— Сказала, что хочет немного полежать.
— Что будет на обед?
Глупый вопрос, но это первое, что пришло в голову.
— Не знаю. Собачатинка на гриле, наверное. А что? Прийти хочешь?
— Спрошу у мамы, — сказал я, и посмотрел на Мэг. — А с ней что делать будете?
— А что с ней?
— Оставите так, или что? Надо хоть что-нибудь на ожоги наложить. Инфекция попадет.
— Похер на нее, — сказал Уилли. — Я с ней еще не закончил.
Он наклонился и подобрал нож Рупора за лезвие. Подбросил его в руке и поймал за рукоять, улыбнулся, ссутулился и посмотрел на Мэг.
— А может и закончил, — сказал он. — Не знаю. Не знаю. — Подошел к ней. А потом, удостоверившись, что она слышит четко и ясно, произнес. — Не знаю, и все.
Издевался.
Я решил не обращать внимания.
— Пойду спрошусь у мамы, — сказал я Донни.
Что будет дальше, мне знать не хотелось. Так или иначе, ничего поделать я не мог. Иногда приходится просто плыть по течению. Нужно сосредоточиться на том, что можно исправить. Я отвернулся и пошел наверх.
Рассчитывать приходилось только на их лень и разгильдяйство.
Проверил замок.
И да, он был по-прежнему сломан.
Глава тридцать восьмая
В те времена даже отъявленные преступники выказывали редкостную невинность.
О квартирных кражах в нашем городке не слышали никогда. Такое случалось в больших городах, но не здесь — это было одной из причин, по которым наши родители покинули мегаполисы.
Двери закрывались, чтобы защититься от стужи, ветра и дождя. Но не от человека. И если замок на двери или окне ломался, или ржавел, о нем чаще всего просто благополучно забывали. От снега разве нужен замок?
Дом Чандлеров не был исключением.
Замок на задней двери, наверное, не работал вообще никогда — по крайней мере, на памяти кого-либо из ныне живущих. Двери были двойные, и внутренняя дверь, деревянная, слегка перекосилась так, что язычок замка теперь не попадал в гнездо.
Даже держа Мэг в заточении, они и не думали его чинить.
Еще оставалась металлическая дверь на самом убежище, запиравшаяся с помощью болта. Отвинтить его — дело непростое и шумное, однако все, что требовалось — просто выкрутить болт.
Я полагал, что мне это по силам.
В три-двадцать пять утра я вышел попытать счастья.
Дом был погружен во мрак.
Я ступил на крыльцо и остановился, прислушиваясь. Ночь была тихой и ясной под светом убывающей луны.
Дом Чандлеров, казалось, дышал на меня, скрипел, словно кости спящей старухи.
Это пугало.
На мгновение мне захотелось забыть обо всем, вернуться домой, лечь в постель и натянуть одеяло. Очутиться в совсем другом городе. Весь этот вечер я фантазировал, как мать или отец объявят: «Ну, Дэвид, не знаю, как тебе сказать, но мы переезжаем».
Держи карман шире.
Я представлял, как меня поймают здесь, на ступеньках. Внезапно загорится свет и выскочит Рут с ружьем, нацеленным прямо на меня. Сомневаюсь, что у них было ружье. Все равно. Видение прокручивалось снова и снова, как заезженная пластинка.
Ты с ума сошел, без конца думал я.
Но я обещал.
Как бы мне ни было страшно, сегодня стало еще страшнее. Глядя на Рут, я, наконец, осознал все до конца. Ясно и безошибочно я осознал, что Мэг умирает.
Не знаю, сколько я простоял так на крыльце.
Достаточно долго, чтобы услышать, как шуршат по стенам дома цветы гибискуса на ветру, как квакают на реке лягушки и стрекочут в лесу сверчки. Достаточно долго, чтобы глаза привыкли к темноте, и чтобы привычные звуки сверчков и лягушек, переговаривающихся меж собой в ночи, успокоили меня. И спустя какое-то время нестерпимый ужас отступил, сменившись волнением — волнением от того, что я наконец делаю хоть что-то ради Мэг и себя, нечто такое, чего никто из моих знакомых никогда не делал. Так я смог думать об этом. О том, что я сейчас делаю. Теперь я мог представить все это игрой. Я вламываюсь ночью в дом. Все спят. Вот и все. Там никто не угрожает мне. Нет Рут. Нет Чандлеров. Просто люди. А я — вор. Тихий, словно кошка. Хладнокровный, осторожный и незаметный. Меня никто не поймает. Ни сегодня, ни вообще.