Эдди и Уилли пришли, смеясь, с упаковкой колы и пустили ее по кругу. Я взял бутылку и сжал ее, стараясь не уронить. Легкий запах карамельной сладости вызывал тошноту. Я знал: один глоток — и меня вырвет. Я сдерживал рвоту с самого начала.
Донни не взял. Он стоял над Мэг и смотрел вниз.
— Ты права, мам, — сказал он немного погодя. — Это все меняет. Ну, то, что мы написали. Странно.
Он призадумался. После наконец разрешил загадку.
— Теперь она — ничего особенного, — сказал он.
Он был немного удивлен и даже счастлив.
Рут слабо улыбнулась.
— Я же говорила, — сказала она. — Видишь?
Эдди рассмеялся, подошел и пнул ее по ребрам. Мэг еле слышно простонала.
— Нет, ничего особенного, — сказал он.
— Она вообще ничтожество, — сказала Дениз и жадно отхлебнула из бутылки.
Эдди пнул ее снова, на этот раз сильней, в знак полного согласия со своей сестрой.
Заберите меня отсюда, подумал я.
Пожалуйста. Отпустите меня.
— Думаю, надо ее опять подвесить, — сказала Рут.
— Пусть лежит, — возразил Уилли.
— Лежать холодно. Мне здесь насморк не нужен. Поднимите ее, поглядим.
Эдди освободил ноги, Донни отвязал руки от стойки, но оставил их связанными вместе, и перебросил веревку через гвоздь на потолке.
Мэг бросила взгляд на меня. Она очень ослабла. Ни слезинки. Ни силы закричать. Только этот печальный, затравленный взгляд, говоривший: видишь, что со мной сделали?
Донни потянул веревку и поднял ее руки над головой. Привязал ее к столу, но не стал натягивать. Неожиданная для него небрежность — будто бы его теперь это не волновало. Будто она не стоила усилий.
Что-то и в самом деле изменилось.
Словно, вырезав на ней буквы, они лишили ее силы побуждать какие-либо чувства — вызывать страх, ненависть, похоть. Словно то, что осталось — всего лишь плоть. Бессильная плоть. Тело. Достойное лишь презрения.
Рут сидела, разглядывая ее, как художник разглядывает холст.
— Нужно сделать еще кое-что, — сказала она.
— Что? — спросил Донни.
Рут задумалась.
— Понимаешь, — сказала она, — мы сделали так, что теперь ее не захочет ни один мужик. Проблема в том, что она сама может его захотеть.
Она покачала головой.
— Такая жизнь — пытка.
— И?
Она размышляла. Мы не сводили с нее глаз.
— Сделай вот что, — сказала она наконец. — Иди наверх, на кухню, и принеси оттуда газет. Побольше. И положи их в раковину за нами.
— Зачем газеты? Что мы будем делать с газетами?
— Читать ей вслух, — сказала Дениз. Они рассмеялись.
— Несите газеты и все.
Донни сходил за газетами и бросил их в раковину.
Рут встала.
— Хорошо. У кого есть спички? У меня кончились.
— У меня, — сказал Эдди.
Он протянул ей коробок. Она наклонилась и подобрала монтировку, ту самую, что я дал Мэг ночью.
Я подумал: был ли у нее хотя бы шанс ею воспользоваться?
— Вот. Возьми. Идемте.
Она отдала монтировку Эдди.
Все отложили бутылки с колой и встали. Все хотели посмотреть, что у Рут в голове. Все, кроме меня со Сьюзен. Но Сьюзен все так же сидела на полу, где ей приказала оставаться Рут, и Уилли держал нож в двух футах от моей груди.
Так что я тоже встал.
— Сверните, — сказала Рут. Все уставились на нее. — Газеты сверните, да поплотней. И оставьте в раковине.
Рупор, Эдди, Дениз и Донни принялись за дело. Рут закурила. Уилли стоял за мной.
Я посмотрел на лестницу. До нее было всего несколько футов. Она манила.
Ребята скручивали газеты.
— Укладывайте их плотно, — сказала Рут.
Раковина заполнялась.
— Слушайте, вот в чем суть, — сказала Рут. — Женщина не хочет мужчину всем телом. Нет. Она хочет его в одном-единственном месте. Понимаешь, о чем я, Дениз? Нет? Нет еще? Ничего, поймешь. Женщина хочет мужчину одним местечком, которое располагается у нее между ног.
Она указала пальцем и надавила рукой на платье. Все замерли.
— Одна маленькая точка, — сказала она. Вот. Убрать эту точку, и знаете, что будет? Желание исчезнет. Правда. Навсегда. Это работает. Так много где делают, это целый обычай в некоторых местах, когда девочке исполняется сколько-то лет. Чтобы не гуляла. Где-то, ну не знаю, в Аравии, Африке или Новой Гвинее. Там это нормально. И я думаю — почему бы так не делать и у нас? Просто уберем эту маленькую точку. Сожжем ее, и все. Выжжем к чертовой матери. И тогда она станет… безупречной.
В комнате на мгновение повисла тишина. Все уставились на нее, не веря своим ушам.
А я верил.