– Конечно! – отвечаю я с широкой улыбкой. – Мы чудесно проведем время вдвоем, правда, Белла?
Прежде чем Белла успевает ответить, слышится голос папы:
– Кто хочет оладьи?
– Я! – визжит она и бросается на кухню. И лишь когда Белла убегает, до меня, наконец, доходит. Они и вправду приехали! Сердце мое так бьется, что, кажется, сейчас выскочит из груди. Мало того, что разрыв с Ноем был сам по себе болезненным, но и разлука с его семьей ранила не меньше. Я полюбила их. У Беллы и Ноя одинаково теплые, глубокие карие глаза, и когда Белла тут, я еще острее чувствую отсутствие Ноя. И хотя от этого сердце немного болит, я рада, что они по-прежнему остаются нашими друзьями.
Мысль о друзьях напоминает вдруг о моем лучшем друге.
– Мам, ты не против, если я схожу проведаю Эллиота? Он томился взаперти с родителями, пока меня не было, потому что Алекс тоже уехал… – И я обязана рассказать ему о моей безумной субботе.
Когда Эллиот узнает о Каллуме, он просто обалдеет и, надеюсь, будет гордиться тем, что я предпринимаю шаги в направлении, противоположном от бруклинского парня.
– Ты уже ела?
– Ага! Сэндвич в поезде.
– Тогда конечно! Только вернись до одиннадцати. А пока за Беллой присмотрит папа.
Я целую маму в щеку, затем крепко обнимаю Сейди Ли. Снова выйдя на крыльцо, перепрыгиваю через ступеньки, направляясь к входной двери в дом Эллиота.
– … возможно, если бы ты слушала больше!
– Я? Слушала? Ты мне и слова не дал ВСТАВИТЬ!
Мой палец зависает над звонком, пока через дверь доносятся гневные слова. Я ежусь. Отец и мать Эллиота опять ссорятся. Сделав шаг назад, я смотрю на самое верхнее окно, пытаясь понять, смогу ли я как-то дать знак Эллиоту, не мешая его родителям.
Но оказывается, что в этом нет необходимости. Дверь распахивается настежь, и наружу, отталкивая меня назад, выкатывается Эллиот, лицо у него красное.
– Эллиот! – кричу я. Он вскидывает взгляд, а затем, узнав меня, бросается обнимать.
– Заберешь меня отсюда? – шепчет он мне в ухо.
Я хватаю его за руку, и мы вдвоем спешим вниз по ступеням. Я точно знаю, куда надо идти.
Глава девятая
В «Старбаксе», обхватив ладонями тыквенный латте, Эллиот выплескивает эмоции. Слезы текут по его щекам, и бедный бариста, обслуживающий нас, добавляет ему бесплатную порцию сиропа, надеясь, что это его немного взбодрит.
– Я просто больше не вынесу этого, Пен. Они ссорятся с вечера пятницы, весь вчерашний день, а сегодня утром все началось заново. А знаешь, из-за чего они поссорились?
Я даже спрашивать не хочу, но он продолжает и рассказывает мне все:
– Из-за цвета папиного галстука. Очевидно, он пошел на работу в одном галстуке, а вернулся в другом. Мама захотела узнать почему. Папа пытался дать какие-то жалкие объяснения вроде пролитого за ланчем супа или типа того.
– Ну… это вполне вероятно.
– Вполне вероятно. Но совершенно не важно, потому что мама ему не поверила. Так что они орали, орали и орали, пока я не допустил ошибку, спустившись вниз, чтобы сделать себе тост с авокадо прежде, чем умру с голоду. Мама загнала меня в угол и спросила, что думаю я. – Он делает еще один огромный глоток кофе.
– О боже, и что ты сказал? – спрашиваю я.
– Мне не пришлось ничего говорить! Папа заорал что-то вроде «К чему спрашивать его совета о личных отношениях, когда его личные отношения в этом доме не приветствуются?», а потом мама завопила, чтобы он не смел быть таким гомофобом, и сменила тактику, спросив меня, какого цвета галстук был на папе утром в пятницу, и я ответил, что не знаю, потому что был у Алекса. Тут мама разрыдалась и сказала, что Алекс мне дороже, чем они, и что она больше не разрешает мне ночевать у него. И тут я выскочил вон… и вот мы здесь.
– О, Эллиот. Мне так жаль.
– Это все ужасно неприятно. Мои родители всегда были предельно терпеливыми, тихими, держащими в узде свои эмоции, а теперь они выплескивают их постоянно в очередной схватке. Создается впечатление, что двадцать лет их ярость клокотала под крышкой, и вот сейчас ее прорвало. Я не могу выносить это. Напряжение такое плотное, что всякий раз, как я прихожу домой, мне хочется тут же пойти в душ и смыть его. – Он передергивает плечами. – Алекс – мое единственное убежище, так что я ни при каких условиях не перестану оставаться у него… даже если это будет означать, что я больше не вернусь домой.
– Ты это несерьезно, – говорю я.
В голубых глазах за зеленоватыми стеклами очков блестят слезы.
– Может быть. А может, и да. Каждый раз, когда мама чувствует себя виноватой и дает мне денег за то, что они все время ругаются, я начинаю думать о своей Карте Большого Побега. Ты не представляешь, что там творится. Это ад на земле.