— Уток нельзя кормить хлебом. У них потом крылья секутся. Теряют летательные функции, — как и всякий заместитель, подкрался незаметно сзади Мефодий.
Внизу к балкону начали подтягиваться суда, сначала это были катера и яхты, потом начал подходить флот: фрегаты, эсминцы и крейсеры, и, наконец, словно киты, поднялись из морской пучины подводные лодки.
— Что за дурацкая привычка — появляться в самый разгар созерцания, — чуть не выронил из рук батон Кирилл.
— Созерцания — от слова «озерцо»? — постарался Мефодий, давая понять Кириллу, что тоже обладает филологическим вкусом. — Хватит скромничать, это давно уже море. А крылья действительно секутся.
— Так вот почему люди не умеют летать — слишком много хлеба, — продолжал сыпать мякиш в воду Кирилл.
— Возможно, поэтому ангелы не едят хлеб.
— А чем же они живут? С виду упитанные такие.
— А ты чем живешь? Святым духом, поэтому, в отличие от птиц, летают, но не гадят.
— Ангел по определению не может, не может быть гадом. Ты находишь связь между гад и гадить?
— Мне кажется — прямая, — не раздумывая, ответил Мефодий.
— Кишка.
— Грубо, очень грубо.
— Ну, давай образно. А ты же не можешь образно, кишка тонка, — отомстил за нарушение покоя Кирилл.
— Трубопровод, — вывернулся Мефодий.
— Трубопровод не кишка, а горло. Союзники опять пытаются наступить нам на него. Извини, я, конечно, перебрал про образы.
— Не извиняйся. Это не красит адмиралов. Надеешься, что «Мистрали» все-таки подойдут?
— Ах ты, шельма, умеешь задеть за больное. — Кириллу расхотелось кормить уток. — Нет, я дальше смотрю, много дальше, — указал он взглядом вдаль.
Там на горизонте вместе с кораблями, крейсерами и подлодками за хлебом потянулась и суша.
— А ты, я смотрю, любишь кормить. Куда ни глянь, везде твои щедрые руки.
— Прикорм — это очень важно, я же тебе говорю, что работаю на перспективу.
Нужно создавать кормушки. Чем больше, тем лучше. От этого зависит улов.
— Я понял, уха вкусна, когда навариста.
— Ну, в некотором роде. Кстати, а почему бы мост между левым и правым не построить? — понюхал свежеотломленный хлебушек Кирилл и бросил в воду.
— Это дорого.
— Значит — выгодно. Та же стоматология, только другого масштаба. Если где-то прогнило, ставь мост и не парься.
— Стоматологи разводят людей на мосты, — невербально прошелся языком по своим Мефодий.
— А мосты — на берега? — рассмеялся Кирилл. — Надо строить разводные.
— Сейчас какой объект ни строй — все разводные. Главное — найти того, кто будет отвечать за разводку. Никто не хочет быть крайним, все хотят быть последними.
Между ними повисла пауза. Перезагрузка. Где-то вдалеке траулер начал грузить улов прямо посреди их разговора, а они, открыв рты, наблюдали за крупной рыбой. Мефодий был моложе, его нейроны справились первыми. Он раньше Кирилла очнулся от мечт и продолжил:
— Тепло. Бабье тело.
— Бабье, — задумчиво молвил все еще загруженный Кирилл. — Знаешь, что такое бабье лето? Это когда осень пришла и застала лето с бабой.
Мефодий беззвучно рассмеялся, как он умел, когда было не смешно, или ему не нравилось слово баба. Смеяться так он научился давно, это было удобно, вроде как человека не обидишь, а совесть не услышит, что смеешься из уважения. Но совесть услышала: «Отдашь голос, потом кричи, смейся безголосый. Рыба!» — дала она ему пощечину, он почувствовал горячий румянец на лице, словно табло его было table, за которым играли в домино.
— Как дела с музой? Все еще не слушается твоего воображения?
Мефодий отрицательно покачал головой, отвечая на вопрос.
— Будешь? — предложил ему Кирилл. — Свежий, я сам половину съел.
«Врет», — подумал про себя Мефодий и не стал останавливать голову. Совесть не позволила. Рука Кирилла по-прежнему ждала. Она застыла с хлебом в удивлении. Мефодию пришлось взять кусок хлеба, положил на язык, потом спрятал за щеку: «После выплюну».