— Каждый великий роман заканчивается расставанием, — попытался подбодрить его Мефодий.
— А каждый посредственный — расстоянием, — «хе-хе» незаметно добавил про себя Кирилл, сбрасывая с мыслей тоску.
— Осень… в правом полушарии. Чувствуешь? — метнул пачку листьев вверх Кирилл.
— У них теперь долго там будет осень, а может быть, даже зима, — сделал вид, что совсем не удивился листопаду Мефодий. — «Нервы», — подумал он про себя и начал собирать с пола разбросанную бумагу.
— Ты про кризис? — подобрал листок, упавший к ногам, Кирилл. — Он у тебя в голове. Кризисы начинаются, когда человек перестает удивляться.
— Да. Зачем было так сильно пальму трясти? Кокосиков захотелось?
— Так это же левое трясло. Причем наняли обезьянок.
— Ну да, трясли левые, а упало на тех, что в правом. Теперь они пожинают плоды.
— Ошибки надо уметь признавать, даже если это было признание в любви.
— Ты про Москву с Нью-Йорком?
— Нет, про твой интерес к моему кактусу, — улыбнулся Кирилл.
— Чтоб его! — укололся и отдернул руку от колючки Мефодий.
Кирилл от души засмеялся:
— Настоящая любовь никогда не заканчивается, тем более дружбой. А они все еще пытаются дружить.
— Да уж, — наконец отошел от кактуса Мифа, рассматривая ужаленный палец.
— Знаешь, в чем проблема их отношений? Ему было не понять эту женщину по одной простой причине он с ней дружил.
— Думаешь, не любил?
— Думаешь, любит до сих пор?
— Да хрен его знает. Время покажет, — облизывал раненый пальчик Мифа.
— Я же тебя предупреждал, что с этим цветком надо быть осторожнее. Не смотри, что он аленький. Нажмешь на эту кнопочку и разбудишь чудовище.
— Да, я помню, ты же мне его как-то оставил года на четыре. Привязался я, — улыбнулся мило Мефодий.
— Вижу, ты тоже огрызаться научился.
— Я мирный. Это он — кусаться. Да и ты с ним агрессивнее становишься.
— А что ты хотел, такое напряжение в мире. Сорвал цветок — и нет цивилизации. Технологии. Помнишь, как в их песне: «Нажми на кнопку — получишь результат».
— Не, я такое не понимаю.
— Апокалипсис — это и есть результат всякой цивилизации, — заключил Кира.
— Я про музыку, старье какое-то слушаешь.
Кирилл сделал вид, что не услышал.
— А вот это я совсем не понял:
— Мне надоело целыми днями смотреть на нажратого корейца, который бросался пустыми банками из-под пива в капитана корабля. Но банки не долетали даже до стюардесс.
— В данном случает кто-то очень хочет поиграть в войну. Но ракеты не долетают. Спекуляция чистой воды. Многие этим живут. Берут дешевку, делают тюнинг и продают втридорога.
— А вот это: Напротив в купе сидела семья пшеков. Дедушка долго, кропотливо расставлял на столике фигурки оловянных солдатиков, а мальчик валил их одного за другим и весело смеялся.
— Читал. Это история.
— Что за история? Дедушки и внука?
— Новейшая. Точнее сказать — эхо войны в новейшей истории. Поляки снесли памятники советским воинам, которые воевали вместе с их польскими дедами во Второй мировой.
— Зачем?
— Политика. Знаешь, что такое политика?
— Проверяешь? Политика — это идеологическая биржа, которая может влиять на курсы всех остальных валют.
— Зачет. А кто такие политики? Только своими словами.
— Политики — маклеры, рабы этой самой биржи. Продаются и покупаются.
— Пять, — поднял вверх свою пятерню Кирилл. — Вот и с историей то же самое. Все переписывают ее на свой лад. Раньше истории пересказывали, теперь переписывают. На чистовик, каллиграфическим почерком, без помарок. А чтобы ни у кого не оставалось сомнений в достоверности, талдычь об этом целыми днями, у кого больше громкоговорителей — тот и герой. А все из-за того, что одни не могут простить победы другим.
— Какие победы? — посмотрел заинтересованно Мефодий на шефа. Интерес его проявился настолько, что брови сложили знак «виктория».
— Любые — военные, политические, экономические. Будь то война или открытие космоса.
— Думаешь, левое мстит правому за Сталинградскую битву и за Гагарина?
— Еще как. Царапины на Рейхстаге не дают покоя. Что говорить о победах стратегических, когда даже спортивные стоят комом в горле, — нашел рукой свой кадык Кирилл, показав тем самым, как знакомо ему это чувство.