— Пойдем со мной, доченька! У нас с тобой тоже найдется, о чем поговорить.
Мария присела на диван и с невольным беспокойством смотрела на отца. Никогда их разговоры не обставлялись с такой торжественностью — что же он собирается сообщить ей, чего нельзя сказать маме, Виктории?..
Дон Мануэль подошел к ней, взял за руку и проникновенно сказал:
— Моя маленькая Мария выросла. И теперь из одних любящих и надежных рук я хочу передать ее в другие, такие же надежные и любящие. Для женщины главное — семья. Я нашел тебе спутника жизни, с которым ты будешь счастлива. Сегодня твоей руки попросил Гонсало Линч, и я позволил себе подать ему надежду.
Мануэль смотрел на дочь, ожидая, что лицо ее радостно вспыхнет, но лицо Марии выражало сомнение, недоумение, смятение, испуг — только не радость.
— Я понимаю, для тебя это большая неожиданность, девочка. Ты испугалась взрослой жизни. Но все девушки переступают ее порог, и потом наступает счастье. Ты о многом поговоришь с мамой, и она успокоит тебя. Мне важно, чтобы ты присоединила свое «да» к моему решению.
Отец говорил увлеченно, уверенно, он был счастлив за свою дочь, ему очень нравился Гонсало Линч, который Марии совсем не понравился. Она долго беседовала с ним на вечере. Гонсало говорил о земле, соляных копях, своих успехах в делах. Он показался ей человеком сухим, занятым только собой. А чего стоило его намерение выдворить как можно быстрее со своей земли больницу и заняться добыванием соли? Нет, этот молодой человек был для Марии чужим и неинтересным. Но она всегда чувствовала любовь отца, такого родного и близкого, его заботу, привыкла слушаться его и не привыкла возражать. И все-таки на сей раз Мария попыталась возразить: ведь замужество было таким важным шагом в жизни, самым важным шагом!
— Папа, я совсем не знаю Гонсало Линча. Он не вызывает у меня ни симпатии, ни тем более любви.
— Доченька! Разве у тебя есть основания не доверять мне, твоему отцу? Разве я не работаю днем и ночью ради вашего блага? И Гонсало Линч будет работать точно так же ради тебя и твоих детей. Поверь мне, я старше и опытнее тебя. Доверься моему решению!
Глаза Марии наполнились слезами.
— Что бы ты ни решил, папа, я все исполню, — проговорила она. — Просто…
— Просто для тебя замужество — большая неожиданность. Но поверь, ты будешь счастлива! — закончил, весело улыбаясь, отец.
Затем он поцеловал Марию, и, пожелав друг другу спокойной ночи, они расстались.
Но спокойной эта ночь не была для семьи Оласабль.
Родители проговорили далеко за полночь, обсуждая все, что понадобится для будущей свадьбы. И долго еще не спали, думая каждый о своем: Энкарнасьон, вспоминая молодость и прикидывая, что надо будет сшить и что прикупить для Марии, Мануэль — обдумывая совместную деятельность с доном Федерико и Гонсало. И чем больше он думал, тем отраднее у него становилось на сердце.
Мария с Викторией проговорили, чуть ли не до рассвета. Марию печалило то, что она не может покориться родительской воле с радостью. А Викторию сердило, что сестра вообще покоряется их воле.
— Я полюбила генерала своей мечты и теперь сделаю все, чтобы разыскать его. Буду бороться за свое счастье. И ты тоже борись! — твердила она.
— С кем? С родителями? Но я-то ведь никого не люблю, кроме родителей, поэтому никак не могу с ними бороться, — уныло отвечала Мария.
Она уснула в слезах, и день не принес ей утешения. Глядя на ее невеселое личико, Энкарнасьон с улыбкой сказала:
— Тебе жаль расставаться с детством и беззаботностью, доченька. Но заботы о муже, о детях, о доме и есть женское счастье. Ты очень скоро поймешь, что папа прав. А пока отправляйся-ка в больницу на помощь доктору Падину. Настоящие страдания мигом излечат тебя от твоих печалей.
Мудрая Энкарнасьон была права. Кормя несчастную старуху, у которой отнялась рука, смачивая губы водой мечущейся в лихорадке женщине, помогая доктору перевязывать раны, Мария позабыла о себе. И когда возвращалась домой из больницы, собственное недовольство судьбой и родителями показалось ей грехом — в мире
столько несчастий и боли, что ей роптать просто стыдно.
Дома Мария от души расцеловала отца с матерью, сказав, что с радостью покоряется их воле.
— Она просто ангел! — умиленно воскликнул дон Мануэль.
— Напиши своей сестре! Напиши Асунсьон о нашей радости сам. Она будет счастлива, — попросила Энкарнасьон.
Мануэль кивнул, и Энкарнасьон обрадовано перекрестилась: между мужем и золовкой была давняя ссора, оба были как порох, и Мануэль никак не мог смириться с тем, что Асунсьон предпочла жить одна в Европе после смерти мужа. По его понятиям, она должна была попросить убежища у брата — женщина не имела права жить самостоятельно. И вот теперь он готов был написать ей письмо. Кто знает, может, свадьба Марии их всех примирит? То-то была бы радость!