В саду, ясное дело, не без недругов, не без вредителей. Родиону кажется, что дерево само родит, а люди так себе, без дела слоняются. А Мусию Завирюхе стоит только окинуть беглым взглядом сад - он враз схватит, в каком дереве следует оживить сокодвижение.
- Сад паши в период его покоя - осенью, а не летом! - убеждает Мусий Завирюха.
Но Родион Ржа не удостаивает его своим вниманием - выдумки, дескать!
- Летом корни деревьев тянутся к поверхности, к солнцу.
- Нет, Родиона никакой наукой не проймешь! - замечает садовник.
- Подольше похозяйничает - захиреет артель, - твердит пасечник.
- Недолго придется ему хозяйничать, - высказывает надежду садовник.
- И за что только обидели человека? - с тоской в голосе спрашивает Мусий Завирюха. Он тяжело переживает свалившуюся на Павлюка беду.
Сень твердо убежден и убеждает в том же стариков, что Павлюк не потерпит несправедливости, не склонит послушно головы перед злом, всем известен его смелый, прямой характер.
Никто не забыл, как умел Устин Павлюк приободрить человека в работе, воодушевить на смелые начинания.
Мало, скажете, подымали на смех Мусия Завирюху, когда он стал гибриды разводить?
Селивон:
- Ты, никак, совсем уж в ученые записался - гибриды-то разводишь!
Родион презрительно кривил рот:
- Не яблоко, а картошка!
Сначала было пересилил дичок. Мусий Завирюха не один год бился, пока переломил природу. Только семь лет спустя победило наконец благородное дерево - нате вот, попробуйте... С кислинкой...
Крепкое яблоко брызжет розовым соком, захлебываются люди от наслаждения, прижмуривают глаза. Чудесное яблоко, освежает, бодрит. А запах...
Слушатели потрясены, с уважением смотрят на чудодея Мусия Завирюху, а он так и сияет от удовольствия.
- Неужели это гибрид? - не может скрыть своего изумления Сень.
И приятели наперебой дают советы, в каком направлении следует развивать далее дерево, какой придать вкус яблоку - влить больше сахару или кислоты, какую дать окраску, аромат.
И воздавали должное учению Мичурина и его последователей.
Задумались. И не заметили, как тихая мелодия заструилась над привольем, плавно, волнами расходилась, замирая вдали; певцы точно в каком-то сладком забытьи восславили ясный день, изливая в этой песне без слов самые заветные свои чувства и мечты. Все светлее делалось на душе, все громче славили они привольную жизнь, незабываемые годы, радуясь, что никому они не в тягость на склоне лет, как бывало в старину. Сами хозяева своей жизни, своего счастья... Уж не ощущали ли в эту минуту себя наши друзья счастливыми потомками не знавших счастья-талану горемык кобзарей?
Жил-был в Буймире крестьянин-неудачник Мусий Завирюха. Хозяйствовал на своей полосе, счастья-доли не видел, не знал, как быть дальше, нажил две грыжи, а богатства - ни вот столечко. Ходил под Порт-Артур воевать с японцем, а самому не было места на земле. Когда-то не в состоянии был даже слово "лаборатория" вымолвить, а нынче сам выводит новые сорта яблок, нынче триста гектаров сада под его рукой! Сердце щемило, думал и не знал, как сберечь сад от всякой напасти, - не зачахло бы дерево, цветоед бы цвету не истребил, не выпил бы соки - лепестки засыхают, буреют, - отложит яичко, выводится червячок. Химическая и механическая борьба с вредителем не легка, вот почему Мусий Завирюха начал с биологических способов борьбы - развел такое насекомое, трихограмму, которое истребляет яблоневую плодожорку, златогузку, боярышницу в зародыше, как и лугового мотылька и озимую совку.
Рассказывает он все это будничным голосом, словно бы иначе и нельзя о таких заурядных вещах.
12
Урущак упорно твердит свое секретарю райкома Нагорному:
- Павлюк совершил антигосударственное преступление.
Павлюк спокойно отвечает:
- Я совершил бы преступление, если бы не скосил люцерны. Не было бы ни семян, ни травы.
- Почему не дождался полного цветения? - резко спрашивает Урущак.
- Чтобы не потерять траву! И так уже нижние листочки осыпались.
Ни для кого не новость: чтобы сберечь питательный корм, люцерну косят в начале цветения, пока листочки еще сочные.
- Павлюк потерял больше, - доказывает Урущак. - Он загубил драгоценные для нас семена люцерны.
И стал доказывать, что люцерна - залог устойчивого урожая. Урущак ссылается на учение Вильямса о влиянии люцерны на образование почвенной структуры. Не приходится, мол, объяснять, какое это имеет значение для наших запущенных мелкособственническим ведением хозяйства земель. Да еще песчаных вдобавок. Чернозем у нас разве что на Запсёлье, а в других местах лишь изредка врезается клиньями.
Урущак бросает красноречивый взгляд на Нагорного, тот недостаточно еще знает состояние сельского хозяйства в районе, к потому Урущак считает необходимым информировать секретаря.
Нагорный внимательно слушает; по крайней мере, на сухощавом, цвета красной меди лице его не заметно никакого признака нетерпения. Правда, по нему трудно угадать и другое: разделяет ли секретарь мнение Урущака?
Узнав, хоть и с некоторым запозданием, о решении, которое родилось в аппарате райземотдела при согласии председателя райисполкома, - передать материал об антигосударственном поступке бывшего председателя колхоза "Красные зори" Павлюка прокурору, Нагорный заинтересовался этим делом, вернее, успел перехватить его в ходе подготовки. По всему видно, что Урущак намеревался провести это решение в жизнь возможно "оперативнее". Из горячих прений, в которых каждая сторона отстаивала свою точку зрения как единственно справедливую, Нагорный понял, что между заведующим райзу и Павлюком существовала острая неприязнь, корни которой выяснить было трудно. Нагорному ясно было одно - что формально поступок Павлюка мог быть расценен как антигосударственный. На это, собственно, и налегал Урущак. А по существу?
Павлюк, несмотря на угрозу, нависшую над ним, чувствовал себя спокойно, уверенно, отвечал скупо, сдержанно и даже вроде нехотя, как бы досадуя, что надо объяснять такие простые вещи. Это свидетельствовало о полном его самообладании.
Нагорному, молча следившему за спором, нужны были более определенные сведения, чтобы решить, на чьей стороне правда.
- Чем вы можете доказать, - обращается он к Павлюку, - что семян все равно бы не было?
Павлюка этот по существу важный вопрос мало трогает.
- Завязи не было, - отвечает он, - люцерна начала гореть.
- Как агроном, вынужден засвидетельствовать, что семена были бы, возражает Урущак.
Павлюк не посчитался с этим голым, бездоказательным утверждением.
- Надежды на дождь никакой, - повторяет он, - а люцерна горела.
Нагорный заинтересовался:
- Как вы могли знать, будет или не будет дождь?
Урущак про себя присоединяется к этому вопросу. В самом деле - как?
- И по сей день нет, - отвечает Павлюк, - не выкосили бы, остались бы одни веники!
Нагорный чувствовал себя в затруднительном положении. Он не усматривал злой воли в действиях Павлюка, как это старался доказать Урущак.
- Комиссии в поле не было, акта не составляли?
- Я обращался в райзу, - объясняет Павлюк.
- Я запретил косить, - свидетельствует Урущак. И произносит это решительно и убежденно, как человек, который был непоколебимо уверен в урожае и старался всячески предупредить возможные убытки. Единственно это и силится доказать Урущак секретарю. Небось он кое-что соображает в сельском хозяйстве.
Каждая минута приносила новые осложнения. А разве Павлюк в сельском хозяйстве ничего не смыслит?
Нагорный всячески стремился прояснить дело:
- А как в соседних колхозах?
Павлюк чувствует некоторое затруднение: как бы дать понять, что это дело сложное?
- У нас и у самих в девичьей бригаде прекрасная люцерна, - отвечает он, - буйно пошла в рост, зацвела, и завязь хорошая была... Обильный урожай дала.