- Так в чем же дело?
Чем объяснить, что в одной бригаде люцерну прихватило засухой и она погорела бы, если бы ее не скосили на траву, а в другой люцерна густая, зеленая, дала богатый урожай семян!
И Павлюк пускается в сложные объяснения. Сеяли ведь разными семенами. Не сами выращивали. Может, семена немного приболели - не удобрена была земля, а то, может, не вовремя скошена была люцерна - и семена не выспели как следует. Или в самый покос пошли дожди - и семена припрели. В амбаре, если сыроватыми убрали, могли тоже подопреть. Следовательно, корень укреплялся слабо, растение плохо развивалось, да еще, может, яровая пшеница глушила, люцерна не кустилась, дала хилое семя.
Нагорный сосредоточенно морщил лоб, и Павлюк примолк, испугавшись, не утомил ли он секретаря. Нагорный, однако, просит Павлюка продолжать. Заинтересован, по-видимому, этими соображениями, а может, и еще почему?
Урущак не скрывал своей досады. Эти тары-бары хоть кого могли из себя вывести. Подумаешь, мировые истины провозглашает Павлюк! Каждый полевод это знает. Нагорный же, однако, со всем вниманием слушает Павлюка: что здоровое семя не боится засухи, здоровый зародыш - сила, гонит в рост все растение - и корень, и стебель, и листья, что густо сеянное, неразреженное растение набирается холодку, укрывает землю, почва не высыхает, не трескается, сберегает влагу, тогда люцерне не страшна жара.
Зауряднейшие, навязшие в зубах истины! Если бы не секретарь, Урущак, наверное, поставил бы на место Павлюка, слушать бы не стал. Да он на этом сельском хозяйстве собаку съел!
- А может, люцерна, которую взяли на семена, в плохих условиях зимовала, бедна крахмалом, не имела достаточной силы к весне. Либо скотина осенью притоптала корни. К тому же, видимо, пахали в сушь, земля плохо была разработана, - продолжает Павлюк.
Урущак с недоумением пожимает плечами: не собирается ли секретарь с помощью разглагольствований Павлюка освоить агрограмоту, уж очень внимательно прислушивается, присматривается, переспрашивает! Нагорный заводской человек, все может быть. И Урущак, чтобы не сидеть молча и положить конец этой нудной болтовне, добавляет от себя:
- ...Или по весновспашке была сеяна, а то, может, сорняки забили поле, мало ли что.
Неужели не хватает опыта Урущаку? Просто не хочет выставлять свои знания напоказ, как другие. Разве бы он сам не сумел объяснить, что к чему?
Секретарь, однако, больше склонен слушать этого надоедливого Павлюка! А Павлюку только того и нужно, ему же выгодно запутать дело, вошел во вкус, разговорился, что тебе прежних времен хуторянин: распаханное в пору поле - что рассыпчатая каша, в глазах даже рябит...
Да кто ж этого не знает? Выкрутиться из беды ловчится Павлюк, свалить с себя вину, вот и отводит секретарю глаза! На черноземе, дескать, да по низинам не так припекает люцерну.
- А почему же у тебя припекло? - перебивает Урущак, не обращая внимания на секретаря.
Павлюк, он что ж, стремится свалить частично вину на бригадира, на Дороша, чтобы самому избежать ответственности. Но Урущак твердо стоит на страже истины и торопливо поясняет:
- В бригаде Дороша под люцерной песчаное поле, да и южный склон вдобавок.
Он ли не знает, что сказать?
- А зачем на песчаном сеяли? - спрашивает Нагорный.
- Такие хорошие хозяева! - пренебрежительно кивает Урущак в сторону Павлюка.
Но Нагорный тут же спохватывается, что спросил невпопад. Схватил суть дела... усмехается, - ясно!
Павлюк, понимая, что секретарь поторопился с вопросом, коротко поясняет:
- Севооборот...
Павлюк старается доказать, что земля в бригадах одинаковая, но Текля приложила больше старанья - и когда сеяли и при обработке почвы. Лучше удобряла.
- К тому же мы предполагаем, что Дорош засеял неполноценными семенами. А почему сеял по песчаному полю? Вы же агроном, - поворачивается он к Урущаку, - неужели не знаете почему? А еще утверждали севооборот!
В неловкое положение, определенно в неловкое положение старается поставить Урущака Павлюк перед секретарем. Принизить его авторитет, не иначе.
- Ведь люцерна скрепляет грунт, образует структуру.
В невыгодном свете хочет выставить Урущака. Да и секретарь хорош, слишком много позволяет Павлюку. Его сторону держит, что ли?
А может, Нагорный и не прислушивается к этим соображениям, не придает особого значения выпадам Павлюка?
- У меня что, одно ваше поле? - отвечает Урущак.
Человек ведает десятками хозяйств. Мыслимо ли держать в голове земли каждого колхоза?
Нагорный, который чутко улавливал малейшие оттенки разговора, желая избежать обострения спора, обращается к Павлюку с новым вопросом: советовался ли он с людьми?
- Я и сам знал, что делать, - уверенно отвечает тот.
Урущак спешит с заключением:
- Зазнался очень Павлюк!
Нагорный нетерпеливым жестом руки предупреждает Урущака, что подобные выпады нежелательны.
Урущак лишился покоя: чем мог Павлюк привлечь на свою сторону секретаря? Какое будет принято решение?
- Неужели в колхозе нет опытных людей? - допытывается Нагорный, точно силится вызвать Павлюка на разговор или проверить его мнение.
Павлюк чистосердечно признает, что есть такие люди в колхозе. Павлюк, конечно, имел в виду Мусия Завирюху, своего единомышленника, с которым они редко в чем расходились. Но Павлюк не хочет ссылаться на кого-то, прятаться за чью-то спину. Он всю ответственность берет на себя. Разве станет он рассказывать, что советовался с Родионом, который был тогда его заместителем?
"Ну как, будем косить люцерну?" - спросил он Родиона. "Кабы знать, что семена будут, так не след". - "А если не будут?" - "Пропадет трава". "Так разве уже сейчас этого не видно?" - "Оно хотя и видно, да... А сколько бы сена-то навалили..." - "Что ж, ждать, пока погорит трава?" "Как Урущак скажет".
Итак, Павлюк не желает ни на кого ссылаться, он самолично пришел к этому решению.
Урущак с удивленной миной развел руками и, едва сдерживая возмущение, выразительно посмотрел на Нагорного. Громко осудить Павлюка он не отваживался - не рассердить бы секретаря.
Нагорный бросил замечание насчет необходимости проверять себя, свои решения, советоваться с людьми. Несмотря на то что Павлюк так именно и поступал, он чувствовал себя несколько неловко: не предстает ли он в глазах секретаря своего рода индивидуалистом?
Нагорный не позволил себе ни одного резкого слова против Павлюка, ни разу не повысил голоса, держался ровно, даже сочувственно, и это располагало Павлюка к откровенному разговору. Он рассказал о давнишнем своем споре с Урущаком. Животноводство развивается, колхоз выращивает чистопородный скот, строит ферму за фермой. А севооборот устарел, райземотдел совсем не думает о планировании кормовой базы. Может ни развиваться животноводство на старой кормовой основе? И Павлюк ударился в пространные рассуждения о том, как надо поставить кормление скота, о сочных кормах и концентратах, пересыпая свою речь специальными терминами рацион, белки, витамины. И странно - Нагорный снова внимательно слушал его, сосредоточенно морщил лоб, что-то записывал.
Это уж слишком!
Урущак потерял наконец всякое терпение.
- Мы пришли сюда не лекцию вашу слушать! - напоминает он Павлюку. Павлюк искажает действительность, - упорно твердит Урущак, - ведь известно, что за плохую заготовку силоса он не раз получал выговор.
Павлюка передернуло от этих слов, он едва сдержался, чтобы не сказать резкости. Но сказал только, что на одном силосе скотине не перезимовать. На травяном силосе молока не потянешь.
- Ведь две весны подряд сеяли кукурузу, после того - подсолнух, земля истощена, а ее райзу, согласно своему плану, требует засадить картошкой!
- Павлюк против планирования! - перебивает его Урущак.
- Смотря какое планирование, - возражает Павлюк.
Нагорный не посоветовал передавать материал прокурору, не усматривая ничего антигосударственного в поступках Павлюка. Он сказал это отчетливо и твердо. Урущак был обескуражен. Мало сказать - обескуражен, лихорадка затрясла человека. Вот так новость! Разве можно было предполагать что-нибудь подобное?