Марину, однако, льстивым словом не собьешь. Сама наступает на мужа. Пусть не хитрит. Что она, на готовое пришла к нему? Меньше его трудится? Да если бы она тряслась на телеге, кто бы за хозяйством присматривал? Кто свиней выкармливает? Кто смотрит за скотиной, в саду, в огороде управляется, возит на базар масло, фрукты, овощи, птицу? А придет вечер этот кричит, тот пищит, верещит, мычит, ревет, хоть разорвись. Спасибо матери, помогает. А он знай себе развлекается, да еще привередничает! А постирать, хату побелить, постряпать надо? Корову с телком присмотреть, поросят, овец? Добро, хоть придет весенняя пора - утки, гуси с рук долой, сами кормятся на лугу. Где ж она здоровье-то свое загубила, всю себя измотала, где? Думает, большое счастье с ним жить!
Разбушевалась Марина, вышла из повиновения, наговорила мужу кучу неприятных слов.
Довольно с нее, не хочет больше быть батрачкой для него, завтра же выйдет в поле, возьмет звено, там никто не станет тянуть из нее жилы... Станет человеком, ударницей! Никто ей дурного слова не бросит, оценят, если будет стараться. Да пропади она пропадом, эта усадьба! Не желает Марина сидеть дома, быть за все ответчицей!
Расходилась, распалилась, наскакивала на мужа, визжала на всю хату, словно ума решилась:
- Опять вернешься под утро? Глаза бы мои на тебя не глядели!
Все попытки Родиона успокоить жену, заставить ее опомниться - разве она не полная хозяйка в доме? - все уговоры ни к чему не привели.
Опостылела хата, опостылела жена... Недружно жили они с Мариной. Родион с тяжелой головой уходил на люди - горе гнало его, изливал свою обиду на жену:
- За всю жизнь улыбки от нее не видел...
Люди сочувственно кивали головами:
- Хуже нет, как сварливая жена... Это уж не жизнь с такой женой...
Другие судили по-иному:
"С чего ей улыбаться тебе, коли ты своей хаты не держишься, за чужими бабами ухлестываешь! А жинка из синяков не вылезает, вечно багровая, как печенка, ходит..."
Вслух-то этого последнего мнения, известное дело, никто не высказывал, про себя каждый держал.
5
- Разве забудет Селивон, как у его отца кожухи да копей отбирали, когда против Врангеля шли?
Перед бородачами проплывало прошлое, овеянные славой времена комитетов бедноты, когда на селе заправлял Мусий Завирюха. В те достопамятные дни прибирали к рукам всех этих мстительных деришкур. Раскапывали ямы с хлебом, выискивали запрятанные на чердаках, под слегами червонцы, разматывали клубки с шерстью - и там находили золото. Как живой встал в памяти старый плут - отец Селивона, первостатейный мастак был и высватать и умаслить, магарычом людям глотку залить, обмануть на базаре. Клятвопреступник, мошенник. Бывают же такие люди. А теперь вот сын Селивон завхоз, весь в отца удался.
- Надавит бочку масла - кто проверит, взвесит? Кладовщик Игнат ему приятель, все покроет.
Вьется дымок, ест глаза, все пасмурнее становятся лица. Пастух, садовник и пасечник, беспокойные головы, толкуют с Мусием Завирюхою о делах, кровно их интересующих: как завхоз с кладовщиком вертят колхозом. Родиона втащили в свою компанию, и все попытки вывести их на чистую воду ничего не дают. Защитников у Селивона хватает - и в артели, и в райцентре. Конюх Перфил кричал на собрании:
- Устин Павлюк с Мусием Завирюхой к тому клонят, чтоб самим в колхозе верховодить! На три погибели нам эта ферма, все сено пожрала. То бы по дворам поделили, как в Куликах. А то завели ферму, планы сено забирают, а на двор дают, что останется.
Давно бы надо привести в порядок заболоченные луга, топи да низины, осушить болото, где родится одна несъедобная, а то и вовсе ядовитая трава: осока, лепеха, явор, камыш, чемерица, купырь, конский щавель - всего и не перечислишь. Согнать ржавую воду, болотную грязь, цвель, оздоровить плодородные торфянистые земли, чтоб втрое больше родилось, выросло чистого сена. Вложили бы труд, но и покосы бы увеличились. Не раз говорил об этом Мусий Завирюха на собраниях. Все уже было обговорено с Павлюком, начертили план, жаль, не успели осуществить. Вместо того Селивоновы дружки все сваливают на ферму: из-за нее, мол, бедуем с сеном!
Ждет не дождется Мусий Завирюха - когда же эти люди будут больше болеть за коллективное добро, чем за свои усадьбы?
Это только так кажется, что стариков волнуют рядовые, обыкновенные дела - ферма, сено. Нет, их волнуют мысли мирового масштаба - о рождении нового человека, человека чистой души, свободного от омерзительного векового наследия - мелкособственнического эгоизма. Да, не перевелись еще у нас такие люди, спросите хотя бы пастуха Савву Абрамовича: племенной скот в каждом дворе разводят, каждую осень сбывают чистокровных бычков, две тысячи рублей с головы. И все Игнату с Селивоном мало, норовят еще и с фермы потянуть. Не меньше, чем Мусия Завирюху, поражает эта ненасытность и садовника Арсентия и пасечника Луку.
Друзья, возможно, с большей радостью сосредоточили бы свое внимание на светлых явлениях, да никак этого нельзя, пока есть люди без стыда, без совести.
Построить новую жизнь - это вам не хату поставить.
Как только не исхитряются Селивон с кладовщиком, чтобы прибрать к рукам колхозное добро! Заполучили на свою сторону председателя, обкрадывают артель, на нет сводят все успехи, которых добились колхозники при Павлюке. Одно у этих людей на уме - самим бы обогатиться. В большом хозяйстве для проворных рук найдется чем поживиться. Мало, что ли, хапнули на картофеле? За короб - пять центнеров накопанной картошки - полтора трудодня. Селивон требует, чтобы с верхом накладывали короба, иначе принимать не будет. Бригадир Дорош сам за этим следит. Не известно разве, что свеклу, картошку "на глазок" копали. Подсчитайте-ка, сколько тысяч пудов картофеля они себе оттяпали, утаили от государства, занизили урожай, присвоили чужих трудодней на этих самых "верхах". Целую зиму торговали на базаре. Семенной картофель забуртовали в поле, засыпали в погреба. Да ведь ключи в руках - неужели не сумеют замести следы? Поди докажи, когда копают "на глазок"? Глаз, известно, он всякий бывает.
А стоило Мусию Завирюхе заикнуться об этом на собрании - ого, как взяли его в оборот конюх Перфил с бригадиром Дорошем! Живого места не оставили, так высмеяли. Разве некому отстоять этого пройдоху Селивона, мало горлодеров, охочих выслужиться перед председателем да завхозом? А уж те сумеют льстивое слово да угодничество выдать за "голос масс". Тысячи тонн картошки не перевесишь, если она лежит под толстым слоем земли. Приморозить хотят картошку - вот-де куда гнут Завирюха с Павлюком. Перевести общественное добро! Пустить артель под откос! Чтоб сгнила картошка! Да и откуда взяться излишкам? Какая картофелина облеплена землей, часть усохнет, морозом прихватит. Разве у нас одних меряют на короба?
Селивоновы прихвостни подняли гвалт, попробовали сбить с толку Мусия Завирюху.
Бригадир Дорош нагло заявил:
- Может, пуд-другой и перепадет завхозу с кладовщиком, не без того... По воде ходить - да чтобы не замочить ног? Разве они обидят этим кого? Для общества стараются... свое готовы отдать! На честных людей напраслину возводит Завирюха.
Бригадир Дорош сам на свекле выгадывает, потому и приятелей в обиду не дает, за угощенье из одного звена тащит, в другое подбрасывает. Сам небось накладные пишет, заметает следы, свеклу-то ночью возят. Кто захочет связываться? Живо рассчитается - не выведет в пятисотницы, попляшешь тогда.
Селивон свою хваленую жинку на базар снаряжает - с поросятами, с мукой, с сахаром, маслом, картошкой. Кто, мол, выгоднее продаст, чем Соломия? Славится своим умением выгодно продать. Не проторгуется, не продешевит!
Ей ли не знать, как взвинтить цену! Дождичка, мол, нет и нет, еще не известно, уродится ли что, а вы говорите - мука, сахар дороги, поросята!