— Она дочь Персефоны. «Странная» — это не то слово. — Джек слегка улыбнулся. — Одно я четко понял из этого разговора, — сказал он, и лицо его снова стало серьезным. — Нельзя, чтобы Коул узнал, что мы копаемся в этом.
Я вспомнила об урне на каминной полке и не сомневалась, что Джек тоже подумал о ней.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЯТАЯ
Сейчас
Осталось полторы недели.
Моя метка добралась до края плеча и начала спускаться вниз, на руку, и выглядело это так, будто кто-то пролил на меня шоколадный сироп и он течет по моей руке вниз, подчиняясь силе гравитации.
Внутри меня тоже что-то менялось. Меня охватывало темное, гнетущее чувство, как будто я заперта в одной из затхлых ниш пункта Подпитки. Оно появлялось, даже когда я стояла на улице в солнечный день, вместе с мыслью, что никогда больше солнце не согреет моего лица.
Тоннели подбирались все ближе.
В следующий понедельник на уроке рисования Коул — в образе темноволосого Нила — показал учителю, мистеру Таннеру, несколько своих акварелей, которые тот выставил на обозрение всего класса.
— Именно это я имею в виду, когда говорю о мазках, — мистер Таннер несколько раз взмахнул рукой, будто подметая. — Откуда ты, говоришь, перевелся к нам, Нил?
— Из Сиэтла. — Коул покосился на меня. — Пригорода.
Мистер Таннер надул щеки и медленно выпустил воздух.
— И это твой первый курс рисования?
— На первом мы не использовали бумагу. Только камни и резец, — он усмехнулся, будто радуясь собственной шутке.
Мистер Таннер улыбнулся так, будто все понял, хотя, несомненно, он и понятия не имел, о чем говорит Коул. Он повернулся к листу бумаги, прикрепленному к школьной доске. Взяв кусок угля, он продемонстрировал собственную версию использованной Коулом техники, а затем дал всем общее задание.
Я начала рисовать дом. Рисование никогда не было моим любимым предметом, и все мои попытки рисовать всегда в конце концов заканчивались изображением дома. Руки у меня перестали дрожать. Я в достаточной мере овладела своими мышцами, чтобы изобразить нечто, похожее на человеческое жилище.
Коул поставил свой мольберт так, что я не видела его работы. Он же прекрасно видел мою. Но мне давно уже было все равно.
— Ник, — громко прошептал он. — Что это будет?
— Это дом.
— А. Это… великолепно.
Я пыталась сконцентрироваться на рисунке, но все время чувствовала, что Коул следит за мной.
— Эй, Ник!
— Что?
— Оно уже пошло по руке?
Я повернула голову, кусочек угля, которым я рисовала, выпал у меня из руки и ударился о мольберт Коула.
— Что ты сказал?
Коул сложил руки, делая вид, что отступает.
— Не-не. Я не хотел тебя нервировать. Просто поинтересовался твоей меткой.
— Откуда ты знаешь? — сказала я и покачала головой. — Неважно. Я забыла, что у тебя это и прежде бывало.
— Такого — нет. Я никогда ни за кем не наблюдал после Подпитки. И, как я говорил, ты не такая, как другие. Ты…
— Знаю, знаю. Особенная. — Теперь-то я знала правду. Я не стала сумасшедшей старухой. — Пожалуйста, рисуй, и хватит болтать.
Он положил свой кусочек угля на подставку мольберта и слегка потер руки.
— Тень становится все сильнее. Ты чувствуешь свою метку? Будто что-то в ней хочет отделиться от тебя? Это Тоннели зовут. И тень тянется к ним.
Пока Коул говорил, у меня было такое чувство, будто кусочки льда касаются моей шеи и холод сбегает вниз по позвоночнику. Я не могла ответить. Коул улыбнулся и повернул ко мне свой мольберт, так что стал виден рисунок, над которым он работал.
Он нарисовал тоненькую девушку с длинными черными волосами, летящими сзади, будто в лицо ей дул сильный ветер. Но, присмотревшись, я поняла, что это не ветер. Девушку засасывало в темную воронку позади нее.
Коул на секунду перехватил мой взгляд. Я поняла, что говорили его глаза. Они говорили: «Пойдем со мной, и с тобой этого не случится».
Он посмотрел на мою руку и, казалось, хотел схватить ее.
— Еще не поздно.
Прозвенел звонок. Я отдернула руку. Надо было держаться от Коула подальше. Надо было.
Мы молча смотрели друг на друга. Я не поняла, сколько времени прошло, а потом отвернулась и начала складывать свои вещи. Остальные уже собрались и выходили из класса. Коул стоял, дожидаясь меня.