– Через реку? – спросила я. Ханна кивнула, умоляя меня взглядом не менять решения. Дебники, район на другой стороне Вислы, находился по меньшей мере в тридцати минутах езды на трамвае, а пешком еще дольше. Я не собиралась уходить так далеко. Но я уже пообещала, и я не могла бросить Ханну на растерзание мачехе во второй раз.
– Пирог должен быть в духовке к трем, – надменно сказала Анна-Люсия вместо благодарности.
Я надела пальто и перед выходом из дома взяла маленькую корзинку, с которой часто ходила за покупками. Я могла бы поехать на трамвае, но была рада бодрящему воздуху и возможности размять ноги. Я шла по улице Гроздка на юг, пока не добралась до Плантов и пересекла ныне увядшую полосу парковой зоны, окружавшей центр города. Мой маршрут из Плантов, простирающихся на юг, к реке, вел меня вдоль окраины Казимежа, района на юго-востоке, где когда-то размещался Еврейский квартал. Я редко была в Казимеже, он всегда казался мне экзотическим и чужим с его мужчинами, одетыми в высокие темные шляпы и еврейскими буквами на витринах магазинов. Я прошла мимо того, что когда-то было пекарней, и почти ощутила запах халы[2], которую они пекли. Теперь все это исчезло – с тех пор, как немцы согнали евреев в гетто в Подгуже. Магазины были заброшены, стеклянные витрины разбиты или закрыты ставнями. Синагоги, веками заполненные молящимися по субботам, теперь стояли пустые и безмолвные.
Я тревожно промчалась мимо города-призрака и теперь стояла у моста, перекинутого через широкий участок Вислы. Река отделяла центр города и Казимеж от районов Дебники и Подгуже на юге. Я оглянулась на громадину Вавельского замка. Когда-то он был резиденцией польских монархов, которые управляли городом почти тысячу лет. Как и все остальное, теперь он принадлежал правительству и был занят немцами, там располагалась резиденция их администрации.
Сейчас, глядя на замок, я вспомнила ночь после вторжения, когда я отправилась на прогулку. Добравшись до высокой набережной, я увидела лодки, теснившиеся возле замка. Из замка вытаскивали большие ящики и грузили по пандусу в лодку, а те, что потяжелее, катили на колесах. Ограбление – разыгралось мое детское воображение. Я представила, как вызываю полицию, как меня чествуют как героя за сорванный план. Однако люди, забиравшие вещи, не были похожи на преступников. Это были сотрудники музея, которые тайком выносили наши национальные сокровища из замка, чтобы их спасти. Но от чего? От ограбления? От воздушных налетов? Картины спасали, а жителей оставляли на произвол той судьбы, которая ждала нас при немцах. Тогда я осознала, что ничто уже не будет как раньше.
По ту сторону моста располагались Дебники, соседний район, где Ханна советовала купить вишен. Его горизонт выглядел смесью фабрик и складов, другим миром, отличным от величественных костелов и шпилей в центре города. Я остановилась на Замковой улице, недалеко от реки, чтобы сориентироваться. Раньше я не бывала в Дебниках одна, и до сих пор мне не приходило в голову, что я могу заблудиться. Я колебалась, глядя на низкое здание на углу, откуда грузили ящики на баржу, пришвартованную у реки. Не самое подходящее место для того, чтобы спрашивать дорогу. Но прохожих, к которым я могла обратиться, не было, поэтому это казалось мне лучшим вариантом, если я хотела добраться до рынка вовремя, чтобы купить вишен и спасти Ханну. Я собралась с духом и направилась к курящим у погрузочной платформы мужчинам.
– Прошу прощения, – начала я и по их вытянувшимся лицам поняла, насколько я здесь неуместна.
– Элла? – Я удивилась, услышав собственное имя. Я обернулась и увидела знакомое лицо: отец Крыса. Высокий лоб и глубоко посаженные глаза – точная копия своего сына. Крыс вырос в рабочем районе Дебники. Его отец был портовым грузчиком, и его семья была нам совсем не ровня, как не раз напоминала мне Анна-Люсия. Я была в доме Крыса всего несколько раз, чтобы познакомиться с его родителями. Хотя он никогда бы мне в этом не признался, отчасти он смутился, когда показал мне скромный дом на обычной улице, где вырос. Однако искренняя теплота его семьи и то, как мать души не чаяла в своей «деточке», хотя он был рослым двадцатилетним парнем, возвышавшимся над ней почти на тридцать сантиметров, покорили меня. Мне нравилось проводить время в их доме, где мне были всегда рады, как в родном, теперь уже холодном.
Конечно, их дом и сейчас был на месте. Родители Крыса отправили на войну троих сыновей, двух старших убили, а третий пропал без вести. Его отец выглядел старше, чем я помнила: морщины на лице залегли глубже, широкие плечи сутулились, волосы поседели. Я почувствовала себя виноватой. Несмотря на то, что я не была близка с родителями Крыса, мне следовало бы проведать их в его отсутствие.