— А тогда ты любил бы меня?
— Я любил бы тебя, даже если бы ты родилась на северном разветвлении Янцзы-Цзяна.
Однажды, когда мы лежали в темноте комнаты, а на набережной уже утихли всякие звуки, кроме шума прибоя, Анджелина внезапно обхватила меня за шею и прижалась к ней лицом.
А я-то думал, что она спит.
— Боб, — прошептала она, — давай никогда не возвращаться! Разве мы не можем остаться здесь навсегда?
— Да, правда, здесь чудесно.
— О, не только это. Боб. Я всегда была так несчастна там, и все было так, так… Я не знаю, как выразиться. Но я просто содрогаюсь, когда думаю об этом и о тебе, и я боюсь возвращаться. Никак нельзя остаться здесь?
— Нет, — ответил я. — Я должен вернуться к своей работе.
— Но тебе ведь не обязательно работать там? Ты мог бы устроиться здесь или где-нибудь в другом месте.
— Нет. Запомни: моя ферма там, и мы должны там жить.
— Но тебе не обязательно вообще жить на ферме. Ты мог бы заниматься множеством других дел. Чему-то же тебя учили в колледже!
В темноте я ухмыльнулся. Прорывать линию и отбивать левый хук — вот все, чему я научился там. Это не слишком полезно для дальнейшей жизни, особенно если ты малоперспективен в обоих отношениях.
— Мне очень жаль, Анджелина, но мне нравится жить на ферме. Я научу тебя тоже любить это. Все будет иначе, чем раньше.
Она вздохнула:
— Я знаю это. Боб. С тобой мне везде будет хорошо. Я больше не стану говорить об этом. Просто иногда мне делается страшно, когда думаю о возвращении.
Почти каждый вечер мы отправлялись танцевать. Только здесь Анджелина узнала, что такое танцы. Я тоже на паркете не Бог весть что и очень быстро научил ее всему, что умел. С ее природной грацией и хорошим чувством ритма она скоро могла уже танцевать с более профессиональными танцорами, чем я. Другой вопрос, что ей не представлялось такой возможности.
Один скверный момент, который я пережил за это время, был как раз во время танцев. Оркестр исполнял «Звездную пыль», и мы танцевали, тесно прижавшись друг к другу, когда она подняла на меня глаза:
— Боб, знаешь, я только что подумала, скольким вещам ты меня научил. Как плавать и как танцевать и, конечно, как стать счастливее всех на свете. Похоже, ты научил меня всему.
Всему, кроме одного, подумал я, а этому ее научил Ли. Я сбился с ритма и споткнулся. Но тут же поправился и продолжал танцевать. Кажется, она ничего не заметила.
Однако в этом был и положительный момент. Промелькнувшая мысль о Ли не вывела меня из равновесия, я не взорвался, как тогда у реки. По-моему, я научился держать себя в руках. Да и мерзкий шок, вызываемый этой мыслью, перестал быть таким сильным.
Я подумал, что именно это Анджелина имела в виду, когда говорила, что боится возвращаться. Но нет, я знал, что она не влюблена в Ли. И раз так, то что бы ни сказал или ни сделал Ли, он ведь, в конце концов, был моим братом и нам не следовало его бояться. Единственное, чем я мог позже объяснить эту свою слепоту, было то, что я не понимал, насколько Ли изменился и продолжал меняться. Я редко думал о Ли и Мэри в эти шесть дней. Было слишком трудно думать вообще о ком-нибудь. Раз или два мне пришло в голову: а что происходит дома и есть ли надежда, что Сэм Харли до такой степени напугал Ли, что тот остановился и задумался. Я боялся за него. Вдруг он потеряет Мэри, а ведь это вполне возможно. Ли всегда был для нее всем, еще с того времени, когда мы были детьми, но она ведь достаточно гордая. И в один прекрасный день он может совершить такое, что ее самолюбие не позволит ей перенести.
В последний вечер мы уехали далеко по длинной пустынной полосе берега. Там сразу после заката мы остановили машину и стали собирать сухие сучья для костра. Когда костер разгорелся вовсю и от него в сгущающийся сумрак полетели искры, мы переоделись в купальные костюмы, каждый по свою сторону машины, и сбежали к воде. С юга дул сильный ветер, высоко поднимая волны. Они разбивались далеко о первую преграду со страшным грохотом, который наполнял и перекрывал все вокруг в этом мире, принадлежавшем нам одним.
Мы заплыли далеко и полностью ощутили силу прибоя и соленый вкус воды во рту. Я старался держаться к ней поближе, ни на миг не выпуская из виду белую купальную шапочку на фоне белой пены волн в темноте. Ее прибивало ко мне силой морских волн, и я ощущал теплую нежность ее тела, прижимавшегося ко мне на минуту. Потом ее снова отбрасывало в темноту и в пучину воды. Казалось, что-то шелковое касалось меня и уплывало. Я бросался за ней и ловил ее вместе с набегающей волной. И мы, смеясь, стояли, борясь с силой отбегающих волн. И я целовал ее, чувствуя соль на ее губах. Потом новая волна захлестывала нас и разлучала, бросая в бурлящую белизну пены.