– Они были плохими?
– Ужасными! Я пыталась не думать о том, что больше не увижу тебя. Но ведь нельзя заставить себя не думать, верно?
– Да. Невозможно выбросить из головы мысли.
– Тебе не хватало меня, Боб?
– Да.
– Очень?
– Очень. И кроме того, я винил себя в том, что причинил тебе боль. И я думал, что с этим мне придется жить.
– Не думай теперь больше об этом. Она откинулась на мою руку и легко пробежалась пальцами по рубцам и синякам на моем лице:
– Бедное, бедное милое лицо, все разбитое!
– Мне не больно.
– Скажи мне, кто это сделал, и я выцарапаю ему глаза!
– Давай забудем про мое лицо и поговорим о чем-нибудь более приятном. О твоем например!
– Нет, это нельзя забыть. И я вылечу все твои синяки. У тебя прекрасное лицо, и я его люблю!
Мое лицо меня нисколько не интересовало, и я поцеловал Анджелину. Это изменило сразу предмет обсуждения для нас обоих. Интересно, почему, когда я ее целую, это сразу все затмевает так, как виски не может никогда?
Зазубрины, которые оставили факты и острые углы реальности, становились расплывчатыми и смягчались, и шумы становились приглушенными.
– Я так тебя люблю!
– Что ты чувствуешь. Боб? Тебе не кажется, что мы куда-то мчимся? Будто летим среди разноцветных облаков?
– Сейчас мне кажется, что у меня высокая температура и я наглотался хинина. Все в каком-то тумане, и мои уши горят.
– Ну, это звучит не очень красиво. А может быть, тебе нужен доктор?
– Ладно. Позови доктора.
– Нет. Но я хочу, чтобы тебе стало лучше. Я хочу, чтобы ты увидел краски. Большие цветные облака, которые парили бы вокруг и перетекали друг в друга. Я не думаю, что мужчины получают удовольствие оттого, что влюбляются. Ты не видишь красок?
– Нет. Прости, но не вижу.
– Даже если закроешь глаза?
– Я не закрывал. Кажется, не закрывал.
– Поцелуй меня, закрыв глаза.
Я поцеловал ее снова, не закрывая глаз, но это не имело значения. В этом поцелуе сочетались страсть и удивительная нежность. У меня перехватило дыхание, но все было по-прежнему.
– Видел цветные облака?
– Нет. – Я покачал головой.
– Бедные мужчины! Они не получают удовольствия. Не видят красок!
– Я вижу все краски в тебе. Твои волосы дивного цвета. Они лишь немного светлее дикого меда.
– Это очень здорово, но все же не то же самое. Ты не видишь красок. Ты их чувствуешь.
– Я могу видеть твои волосы и чувствовать их. Они касаются моего лица.
– Мне это тоже нравится. Завтра я постригусь, и тебе это понравится еще больше.
– Нет, не понравится. Лучше, чем сейчас, быть не может. И давай не будем говорить о завтрашнем дне. Сейчас не время строить планы на будущее.
– Почему?
– Составление планов требует очень большого напряжения мыслей.
– Я не хочу слышать ничего о мыслях. Я просто хочу, чтобы ты меня целовал.
– Правильно. Больше поцелуев – меньше планов.
– Ты не можешь строить планы, когда целуешь меня?
– Честно говоря, не могу.
– Почему?
– Как я могу целовать тебя и делать одновременно что-нибудь еще?
– Тогда не будем строить сейчас планы относительно моих волос. Сейчас не будем.
– Точно.
– Ты испытывал что-нибудь подобное с другими, Боб?
Закрыв глаза, я прижался лицом к ее шее и молился, чтобы никогда больше не видеть Ли и не слышать о нем. Неужели недостаточно было услышать все это один раз? Теперь это уже не имеет значения. Все это было тысячу лет тому назад, в другом месте и с другой девушкой по имени Анджелина, но не с этой.
В этот день мы больше никуда не выходили, впрочем, как и вечером. Мы ужинали в номере под прохладным ветерком, а потом глазели на людей, гулявших по берегу.
Когда мы уже лежали в темноте, Анджелина внезапно напряглась в моих объятиях:
– О, Боб, а машина?
– Что – машина?
– Мы ведь не пригнали ее. Она все еще в центре, там, где мы ее оставили.
– Ну и что? – рассмеялся я.
– А вдруг ее кто-нибудь угонит?
– Это было бы очень здорово!
– О! – Минуту стояла тишина. Потом она сказала:
– Тебе не нравится эта машина, да?
– Да, вроде того, наверное. Мне не нравится быть в ней с тобой.
– Из-за этого мы поссорились с тобой у реки, да? Эта машина внезапно заставила вспомнить то, что привело тебя в бешенство?
– Давай не говорить об этом.
– Хорошо, если ты не хочешь. Но лучше бы поговорить, чтобы это не стояло между нами. Мне жаль, что так было, но я не стыжусь.
– Тебе и не надо стыдиться. Я думаю, что я все понял, Анджелина. Давай похороним все это.
На следующее утро я проснулся на заре. Стало немного прохладнее. От воды дул легкий ветерок, и низкие облака указывали на то, что день будет ясным. Берег моря был пуст и тих, и шум прибоя был спокойным. Анджелина тихо спала рядом со мной, положив голову на согнутый локоть. Ее окружало рассыпавшееся на подушке облако волос. Я наклонился и поцеловал ее в шею. Она открыла глаза и улыбнулась:
– Тебе надо побриться. Твои колючки поцарапали мне шею.
– Сегодня чудесный день. Нам предстоит очень много дел.
– О, теперь можно строить планы?
– В данный момент да. – Я рассмеялся.
– Ладно. Что мы должны сделать?
– Во-первых, мы должны выписать чек и получить деньги. Нам нужны деньги.
– О, я тебе забыла сказать. У меня осталось еще около пятнадцати долларов от твоих денег. Я отдам их тебе.
– Моих денег? Ты что, не поняла, что бормотал там, в Шриверпорте, этот человек? Теперь это не мои, а наши деньги.
– Ладно, пижон, я оставлю их у себя. Но ты говоришь, что нам нужны еще деньги. Зачем? И где мы их возьмем?
– Нам нужны деньги потому, что у меня осталось всего около семидесяти пяти долларов, а мы проведем здесь неделю. И нам надо купить тебе еще кое-что из одежды: дорожную сумку и купальный костюм и… – я стукнул по простыне рукой, – ночную рубашку. Ты только посмотри на себя!
Она лениво улыбнулась и открыла грудь:
– Ты считаешь, мне нужна ночная рубашка? Зачем?
Взглянув на нее, я почувствовал, что уже не в состоянии строить планы.
– Будь я проклят, если знаю зачем!
– Продолжай. Скажи, зачем?
– Ладно, мы можем купить тебе рубашку длиной в восемь футов, сшитую из парусины, с бечевками со всех сторон, чтобы я мог придумать нам расписание.
Она натянула простыню себе на голову и выглядывала из-под нее только одним карим глазом.
– Давай продолжай. Я вижу, что ход твоих мыслей очень легко прервать. Самая незначительная мелочь выбивает тебя из колеи!
– Когда закончим со всем этим, пойдем поплаваем в прибое.
– А утром нельзя? Я читала на пирсе объявление, что они дают купальные костюмы напрокат.
– Что? Засунуть тебя в один из этих холщовых мешков? Ни за что! Это будет святотатством. Все равно как одеть в это Елену Троянскую!
– Я знала, что ты так скажешь! – Карий глаз лукаво смотрел на меня.
– Что ты знала?
– Когда ты хочешь, то можешь говорить такие приятные вещи, как никто другой!
– Дурочка! Я великий оракул и говорю только истину!
– Да, ты великий пророк. И ты просто чудесный!
– Как ты со мной разговариваешь! Я должен сообщить это своему союзу!
Она высунула голову из-под простыни:
– А в твоем расписании есть пробел, когда я могла бы пойти и постричься?
– Ты что, серьезно хочешь постричься?
– Конечно, глупенький! Разве я не говорила тебе об этом в течение последних двух или трех дней? Я постригусь очень коротко. Вчера я видела на улице девушку с такой прической, как мне хочется. Волосы у нее завиты маленькими локонами, и это просто очаровательно. А мои волосы вьются от природы, их совсем легко укладывать. Я чуть не подошла к ней и не спросила, где она это сделала, и…
Она говорила все быстрее и начала садиться, захваченная своим проектом. Я закрыл ей рот рукой: