Артем в очередной раз порадовался тому, как удачно он нашел съемную квартиру. Иначе бы подготовительная работа по устранению свидетельницы сильно осложнилась бы. Помня небрежность, допущенную при убийстве Лилии, в этот раз Артем решил не торопиться. Лучше лишний день потратить на подготовку, но сработать чисто. Отличный обзор из окна и удобно расположенный дом давали возможность оказаться рядом с Щербановой и идти за ней следом, как только та выходила из общежития. Артем уже изучил обычные маршруты девушки и получил представление о ее образе жизни. Артема очень обнадеживал тот факт, что Щербанова ни разу не появилась в милиции. Ни с кем, кто мог бы вызвать у него тревогу, девушка не встречалась, к Лилии больше не наведывалась. Он уже представлял, где удобнее всего будет с ней расправиться. Оставалось только дождаться удобного момента, и таковой, похоже, наклевывался.
«Нужно с ней скорей кончать», — решил он. Артем точно знал, где будет девица в эту ночь, и решил наутро ее встретить.
В это воскресное утро ничто Наташе не могло испортить настроения, даже присутствие ненавистной соседки-оборвашки. Обычно голодранка в выходные исчезала из комнаты ни свет ни заря (по ее, Наташиным, меркам). А сегодня она почему-то никуда не собиралась. В восемь Наташа еще спала, в девять она услышала тихие Снежанины шажки, что удовлетворенно отметила как должное: сейчас покопошится, прожует свою яичницу, поджаренную на маргарине, и уберется с глаз долой на весь день. К ее удивлению, в пол-одиннадцатого, когда она окончательно открыла глаза, перед ними явился светло-синий застиранный свитер. Свитер маячил совсем рядом — за письменным столом. Его владелица склонила голову над тетрадью и что-то писала, не обращая никакого внимания на пробуждение Наташи. С утра стояла серая пасмурная погода. Настолько пасмурная, что Снежане пришлось включить настольную лампу, чтобы не сидеть совсем впотьмах. Лампа, как и большинство вещей в комнате, принадлежала Наташе. Если бы была рядом Таня, то хозяйка лампы обязательно бы съязвила по этому поводу: дескать, своих вещей не имеет, так к чужим руки протягивает. Но Татьяна еще в пятницу уехала к родителям в Акуловку, а в одиночку выступать против соседки Ната не рискнула — мало ли на что эта ненормальная способна. Такое уже было. Как-то вечером они с Танькой легли спать пораньше, часов в девять. Это не рано, если накануне всю ночь по клубам гулять. Снежана пришла в десять. Ни бра, ни торшера, ни какого другого ночника у них в комнате нет — лишь одна Наташина желтая настольная лампа, которую и включила Снежана, чтобы не нарушить сон соседок. Ната не спала. Она, не отрывая головы от подушки, выдернула штепсель из розетки, которая располагалась над ее кроватью. Приглушенный свет тут же погас. Наташа самодовольно повернулась на бок: пусть знает свое место, нищенка. Не она за эти вещи платила, не ей и пользоваться. Темнота царила недолго — в глаза ударил яркий свет от общей и неделимой люстры. Партия оказалась проигранной. Один — ноль в пользу побирушки.
Ната сладко потянулась, высунув руки в байковой пижаме из-под одеяла. Руки тут же засунула обратно — холодно. Одеяло у нее ватное, свое, домашнее. Не то что в общаге — выдают шерстяную тряпочку толщиной в два миллиметра. Одна из таких тряпочек лежит на соседней кровати. Представив ее, Наташа брезгливо передернула плечиком. Ею только ноги вытирать. И вытирают — в некоторых комнатах общежитские одеяла на полу расстелены вместо ковра. Как правило, это очень бедные комнаты. У них на полу ковролин, купленный, кстати, на ее, Наташины деньги.
Наташа мечтательно строила планы, нежась в постели. Сегодня резко похолодало, значит, можно надеть новый плащик. Его подарил Домик еще летом. Черный, с лаковой окантовкой, элегантный и жутко модный. Такого ни у кого нет и быть не может! Он был куплен в дорогущем павильоне на Петроградской. К тому же очень шел Наташе и безумно ей нравился. С того июльского дня Ната стала ждать подходящей погоды, чтобы скорее надеть обновку, но холода настали лишь сегодня.
Наташа наконец встала. Отдернула тюль и взглянула на градусник — плюс семь. Замечательно! В такую погоду только английские плащи носят. Оказался кстати даже моросящий дождик — замшевая бандана тоже не ношена.
Она все же не удержалась, чтобы не выразить свое презрение емким и содержательным, произносимым всегда неразборчиво и с глубоким вздохом словом:
— Гссспди…
Снежана никак не отреагировала. Она продолжала расписывать стержень от шариковой ручки. В стержне пасты почти не осталось — лишь узкая темная полосочка у самого его основания.
Если бы развернуть в более сложное предложение Наташино «гссспди», то оно бы звучало примерно так:
— Вот голь перекатная — даже копеечный стержень ей не купить, остатки соскребает!
Но девушки давно между собой не разговаривали, а больше никого в комнате не было, поэтому Наташе пришлось ограничить свой выпад лишь многозначительным вздохом.
Они так же молча сидели за столом. Ната завтракала, Снежана продолжала свое странное занятие. Она не пыталась заставить писать закончившиеся чернила, а, напротив, старалась их полностью израсходовать. И когда наконец на исчерканной бумаге перестали оставаться прерывистые линии, Снежана удовлетворенно вставила стержень в ручку и убрала ее в свой ящик.
Наблюдающая за всеми этими манипуляциями Наташа в очередной раз про себя отметила, что ее соседка не просто дура, а дура безнадежная, каких и в психушке не держат.
Откуда ей было знать, что этой ручкой Снежана потом испишет тетрадные листы формулами и придет сдавать с ними экзамены и зачеты. С виду на листе ничего нет, а если смотреть под нужным углом, то там найдется ответ на любой вопрос.
Навертевшись у зеркала, накрасившись и причесавшись, к полудню Наташа собралась выйти в свет. Сногсшибательный плащ, модная бандана, перчатки в тон, осталось только подобрать обувь. Туфли — красивые, но летние, ботинки — не тот стиль. Полусапожки! Она достала из убранной на верхнюю полку коробки нужную пару, бережно протерла ее губкой, заодно отшвырнула подальше сношенные шпильки Снежаны. Сейчас Снежана вышла на кухню, так что можно пинать ее вещи, не опасаясь за последствия.
Довольная собой, из пятьсот шестой комнаты вышла разодетая барышня. Она торопливо заперла дверь на ключ и направилась к лестнице, улыбаясь себе — замухрышка сейчас придет с чайником, а комната уже на замке!
— Побирушка! — раздался по коридору громкий мужской голос. — Дранка! — повторил он еще громче.
Уж лучше бы она не оборачивалась. Тогда бы, возможно, не встретились их взгляды, не узнали бы они друг друга и разошлись бы каждый в свою сторону, избавив себя от стольких проблем. Если с ее визави вопрос был спорным, то Наташа точно избежала бы лишних беспокойств и переживаний.
Ната очень хотела бы ошибиться, но в лестничном холле стоял именно он. Насмешливые глаза из-под редких белесых ресниц, шрам над губой и прокуренные желтые зубы. Теперь уже с широкой щербиной.
Он? Здесь? Но как? Удивление и одновременно испуг. Сердце Наташи екнуло, на мгновение она застыла с выражением ужаса на лице. Потом быстро повернулась и поспешила прочь, будто бы окликнули вовсе не ее. Наташа ничего не придумала лучше, чем сделать вид, что она — это вовсе не та, за которую ее принял этот парень.
«Пусть думает, что обознался», — решила она. Но ее любимая уловка: «я — не я, лошадь не моя» — не прошла.
Молодой человек отставать не собирался. Он ловко, мягкими леопардовыми прыжками догнал девушку и перегородил дорогу.
— Что не здороваешься? — ухмыляясь, он выдохнул табачный дым ей в лицо и бросил окурок на пол.
— Поаккуратнее! — Наташа брезгливо отстранила обветренную пятерню Шныря.
— Да ладно тебе барыню включать, или забыла, как мы с тобой в подвале… — он глумливо засмеялся, делая при этом неприличный жест.
— Сергей, — произнесла она металлическим тоном, — мы, кажется, договорились.
— Так здесь никого, я думал, ты не против.
Они стояли около гаражей, недалеко от Литовского канала. Вокруг ни души, только чайки кричали и кружились над помойкой. Девушка в черном дорогом плаще с нарядным палантином на плечах несуразно смотрелась на этой забытой богом городской окраине. Ее сапожки из искусственной замши испачкались сразу же, как только она ступила с асфальтированной дорожки проспекта. Теперь они покрылись прочным слоем пыли, на тонкий каблук нанизался пожухлый лист.