— Кочура!—закричала она.—Товарищи!
Как радостно было, уже ни от кого не таясь, громко произносить это слово!..
Вскоре прибежала и Оля. Она от волнения и радости не могла говорить. Без конца жала всем руки, а от Кочуры и не отходила. Пришла и Феня...
— Девчата, ущипните меня, — попросила она,—может, все это только снится? Нюркиного батьку видела. Он меня тоже узнал. Смеется, такой веселый! Вот, девчата, праздник!
— Вся ячейка -налицо. Феди и Гаж только нет, — сказал. Сеня.
— Я за Федей сбегаю,—предложила Даша и, не ожидая ответа, быстро пошла, но вскоре вернулась одна.
— Знаете что?— засмеялась она. — Федьку из дома не выгонишь. Ласточку им вернули. Один буденновец перехватил ее, а люди ему сказали, что это белые у Таоапаки силком коня взяли. Он и привел Ласточку Игнату. Игнат аж заплакал. И буден-новца обнимал, и Ласточку обнимал. Как маленький. А Федька... Я ему говорю: «Идем к товарищам», а он вдруг чего-то скучный стал. Я и поняла, что ему с Ласточкой расставаться жалко.
— Не в Ласточке дело,—вздохнул Кочура.
— Ав чем?
— Да вон он сам идет.
Подошел Федя. Он был бледен, кусал губы и молчал. Товарищи удивились, стали расспрашивать, что с ним.
— Выпишите меня из комсомола,—опустив голову, тихо выговорил Федя, — я уже не могу... Я батьке все сказал. Он послал меня, чтобы я и вам сказал. Это я рассказал Скубецкому и про винтовки, и про комсомол. Я не думал, что он выдаст...
Все молчали.
— Батька мой идет в армию, идет на Ласточке, а мне Ласточку не дает. И за то не дает, что я так сделал...
Слезы потекли по его щекам, он не скрывал их.
— До свидания пока, товарищи...
— Так, значит, это ты Скубецкому?—вскрикнула Нюра.—А я на тебя, Федька, надеялась, я думала, что...
Оля перебила ее:
— Молчи!
И обвела всех глазами.
— Дак, товарищи?
— Он же не нарочно,—робко сказала Феня.
— Нетвердый ты, Федор, парень. — Степа пристально посмотрел на него.—Не комсомолец ты.
— Пусть Кочура скажет,—предложила Даша.
— Что я скажу?—Кочура опустил голову.—Мне трудно сказать. За себя я простил бы его, а за Игната, за товарищей, за комсомол, за революцию нельзя простить.
— Видишь, Федя, что ты наделал,—качая головой, сказала Оля.—Видишь, как товарищи про тебя говорят.
— Да разве ж я хотел! Разве ж я хотел!—Федя был в от-чаянии.—Я ж сам не знаю... Разве я думал!..
— А что ж ты до сих пор молчал?—бросила ему Нюра. — Что ж ты сразу нам не сказал? Струсил, да?.. А раз ты трус, так иди от нас!
— Да погоди ты!—остановила ее Оля.—Что ж ты его гонишь? Что ты тут одна? Как все решим, так и будет.
Даша нахмурилась:
— В Красную Армию его батька идет... Что же вы, в самом деле, товарищи? Ведь за нас пойдет его батька биться, а не за кадетов. А что Федька виноват, то виноват...
— Я так предлагаю,—сказала Оля,—пусть он больше комсомольцем не будет, чтобы и другие знали, чего нельзя делать. Ты как, Федя, считаешь—правильно это или нет?
— Как товарищи, так и я,—и он снова опустил голову.— Батька теперь на меня и смотреть не хочет.
Федя ушел. Комсомольцы молчали.
— Ну, хватит, ребята,—Оля махнула рукой.—Глядите, вон еще красные идут. Побежим на площадь, митинг там сейчас откроется.
Только они двинулись как Даша увидела бегущую ей навстречу мать.
— Даша! Даша!—она махала рукой.—Батька наш явился!
— Товарищи!—невольно вскрикнула Даша,—слышали? Нюрка! Оля!.. Мама!—она бросилась к ней:—бежим скорей!
— Айда и мы!—предложил Степа, и они наперегонки пустились к дашиным воротам. Всей гурьбой ворвались во двор, а оттуда в хату.
— Здравствуйте, Яков Алексеевич!—хором крикнули комсомольцы.
Даша повисла у отца на шее. Запыхавшись, вбежала мать.
— Фу! Разве за такими поспеешь? Да ты тише, Дашка, задушишь батьку.
Весь день комсомольцы носились по станице, и день этот пролетел, как никогда, быстро. Всюду были и всюду поспевали—и на митингах, и флаг красный сами вывешивали над бывшим станичным правлением, и красноармейцев разводили по хатам, и во главе с Игнатом Тарапакой отбирали награбленное белыми у большевиков имущество. Нюра вбежала в дом к отцу Афанасию и столкнулась с Райкой.
— А ну, вынеси мне галину швейную машинку,—спокойно, скрывая улыбку, сказала она,—да не забудь и маслянку к ней.
— Маслянки не было,—смутилась Рая.
— Как же вы без маслянки взяли?—Нюра покачала головой.—Такие жадные, а маслянку забыли.
Рая молчала.
— Эх ты, кругляша! Отец твой и так богатый, а вы у бедноты последнее отбирали. Где твой отец?
— Арестовали.
— Вот как... Ну, ничего... Наши—не ваши, зря не посадят.
И Лельку в этот день увидела Нюра. Бежала мимо дома атамана и невольно заглянула в окно. Леля отпрянула от стекла и спряталась. «Боится, дура»,—улыбнулась Нюра и побежала дальше. И Мишку видела. Пришел он злой и сумрачный просить, чтобы ему выдали труп отца. Товарищ Быхов—он был уже председатель ревкома—дал разрешение.