XI
Время приближалось к полуночи. Недалеко от безымянного переулка, где жила бабка Акимовна, у плетня, под низко нависшими ветвями орешника, стояли два человека. В темноте их почти не было видно. Не было видно и их оседланных коней.
Среди туч, огромных и темных, с трудом пробиралась луна. Когда исчезла не только луна, но и ее мутный отблеск на извилистых краях туч, один из стоявших тихо сказал:
— Пора.
Пастух Степа,—это он стоял рядом,—сейчас же бесшумно перебежал дорогу и утонул в глухом переулочке. Тем же путем, каким еще только вчера проходила здесь Оля, он пробрался к хате бабки Акимовны и осторожно постучал в окно.
Бабка выглянула, узнала Степу. Через минуту из хаты вышел человек с забинтованной рукой. Ни слова не говоря, Степа повернулся и пошел, а человек—за ним. Через заросший садик, через колючки, через плетень выбрались они в переулок и вскоре стояли около ожидавшего их молодого казака Василя.
— Добрый вечер, товарищ Быков,—тихо сказал Василь.
— Здорово, дружище,—еще тише ответил тот.—Всё в порядке?
— Всё.
Быкову подвели коня. Несмотря на забинтованную руку, он без особого труда сел в седло. На другого коня легко и ловко вскочил Василь. Пастух Степа проводил всадников глазами.
Окраинными улицами те быстро выбрались за станицу и темной молчаливой степью быстро поскакали к хутору. Впереди ехал Василь, он один знал дорогу. Его спутник был нездешний.
При въезде в хутор они сдержали коней и пустили их шагом. Старались ехать тихо, боялись встревожить собак. Никем не замеченные, осторожно подъехали к заваленному камнями колодезю и спешились. Василь привел своего спутника в темный полу-развалившийся сарай. В глубине сарая смутно виднелись люди. Слышались их приглушенные голоса.
Не различая в темноте лиц, а больше угадывая людей по голосу, Быхов поздоровался со всеми и сел на стоявший у его ног обрубок дерева. Но мало-помалу он освоился с темнотой и стал без особого труда различать товарищей. Справа от себя он увидел Андрея Федоровича Гнездюкова—олиного отца. Напротив сидел, поджав по-турецки ноги, отец Даши—Яков Алексеевич Безродный. Вот еще двое—те таинственные «охотники», которых когда-то встретила в балке Нюра, вот фенин отец — казак Рыбальченко, наконец—Василь.
Сквозь провалившуюся крышу виднелось небо. Оно по-прежнему было темно и мрачно. Когда луна на секунду выглядывала из-за туч, в сарае сразу становилось светло, и тогда были ясно видны и шапки, и плечи сидевших, и голубоватые от лунного света костяные гозыри на груди у фениного отца, и такой же голубоватый бинт на руке товарища Быкова, и прислоненная к стене винтовка, и сваленный в углу полусгнивший камыш, и черная бородка Андрея Федоровича Гнездюкова.
Говорили тихо, курили осторожно, чтобы ничем не выдать себя. Быков рассказал о том, что делается в городе:
— Белые ощетинились, думают удержаться. Как бы не так! Зверствуют. Ох, и зверствуют! На окраинах и за вокзалом, на Дубинке, поголовные обыски. Мстят, а сами усиленно охраняют мосты, чтобы было куда удирать. Формируют новые офицерские батальоны. Мальчишек из реального училища и безусых гимназистов записывают в добровольцы. Тюрьмы набиты. По ночам в ресторанах музыка, пьянство, кутежи. Комиссар Временного правительства Бардиж распинается, строит из себя избранника народа, а сам заперся во дворце и с утра до ночи совещается со всякой контрой. Со стороны Армавира и Тихорецкой движутся наши. С юга идут темрючане, растут красные партизанские отряды. Надо и здесь, на местах, готовиться. Войсковой атаман Филимонов разослал своих людей по станицам, мутит казачество, подымает против большевиков. Фронтовики-казаки не поддерживают его, а местные богатеи запугивают народ. Недавно в одну станицу приехал сам Филимонов. Собрали митинг. Кулачье да урядники в грудь себя били, Христа в свидетели призывали, что Кубань сроду не будет большевистской. Иногородней бедноте и неимущим казакам говорить не давали, рот зажимали, запугивали, а кто не побоялся, кто выступил против генералов да атаманов, с теми потом из-за угла расправлялись. И у вас здесь атаман да Иван Макарович не спят, свое дело делают. Надо и вам самим не дремать.
Больше часа сидели, горячо беседовали, договаривались, кому и что делать. Наконец решили расходиться.
— Так и скажи товарищам в городе,—фенин отец крепко сжал руку Быкову:—не подведем. Всё будет сделано.
Решили: «охотники» вернутся в свой отряд, сообщат, что и как; один отец и Яков Алексеевич побывают в других станицах и установят связь с местными большевиками; фенин отец останется в хуторе, будет следить за хуторской «контрой», а Быков вернется в город. Правда, поезда туда теперь почти не ходят, а если и ходят, то с офицерскими эшелонами, но что поделаешь, как-нибудь пробираться надо.