Сердце Милицы бешено колотилось, справиться с охватившим её ужасом удалось не сразу, а когда удалось, девушка медленно встала на ноги и повернулась лицом к скале: никакой расселины там, разумеется, не было. Милица поняла, что сделала свой выбор: предпочла быть дурнушкой в мире живых, чем красавицей — в мире мёртвых. Осознав, что обратного пути нет, девушка немного всплакнула — ах, если бы Путятко хотя бы во сне увидел её в облике богини! — надела платье и по крутой тропинке спустилась в родную хижину.
Вечерело, но было ещё светло — Милица с трепетом, достала бронзовое зеркальце и вышла во двор: о, Великая Белинда! Из зеркала на девушку глянуло очень даже симпатичное лицо. Конечно, не лицо той невозможной красавицы, которое отражалось в волшебном озере, но лицо никак не уродины и даже — не дурнушки. Румянец остался там, где ему и положено — на щеках; белесые брови заметно потемнели; глаза хоть и не превратились в изумруды, но сделались выразительно зелёными, без загрязняющей их рыжины; удивительнее всего преобразились волосы — посветлев, они приобрели чудесный серебристый оттенок, что придало всему лицу особенную выразительность, можно даже сказать: очарование.
Ах, неужели же в волшебной долине с ней произошло маленькое чудо?! Милица так хотела и так боялась в это верить, что расчёсывая и укладывая растрепавшиеся волосы, зашивая и стирая многострадальное свадебное платье, постоянно посматривала в зеркальце: не выглянет ли из него та страхолюдина, которой она являлась до судьбоносного выбора? Нет. До сумерек полированная бронза отражала её очень даже симпатичное, новое лицо.
В сумерках за девушкой пришли из деревни. Причём, не посланники, а сам старейшина Гракх с бывшим сотником — дряхлым Тулой. Оказывается, Милицу искали весь день — с утра протрезвевший лучник Берн рассказал капитану Глану о явившейся ему ночью, ищущей смерти на алтаре девушке-героине. Капитан настолько заинтересовался рассказом лучника, что потребовал у старейшины отыскать и представить ему таинственную ночную посетительницу. А поскольку, кроме Милицы, все оставшиеся в деревне девушки и вдовы с раннего вчера были с норманнами, то…
…старейшина, как мог, старался отвлечь Милицу от невесёлых мыслей, но это ему удавалось плохо — Гракх не хуже девушки понимал, зачем она понадобилась полуночным разбойникам.
Ах, ну что бы пьяному норманну было не зарезать её вчера! Да, в венке из лилий идя на заклание, Милица не думала, что приносит в жертву не девственность, а жизнь, но если бы лучник не прогнал её, а зарезал на алтаре — тогда бы девушка была ему благодарна: лучше смерть, чем те стыд и отчаяние, которые она испытала, решив, что ею побрезговал даже пьяный грабитель. Однако сегодня, после случившегося преображения… ноги у Милицы обмякли, и Гракху с Тулой пришлось с двух сторон поддерживать девушку всю недолгую дорогу до деревенской площади.
Страшное известие до того выбило Милицу из колеи, что, надев белое платье, она напрочь забыла о венке из лилий — и это, как оказалось, спасло ей жизнь.
Увидев, что на девушке нет жертвенного венца, капитан высмеял лучника Берна, — эка же тебе недотёпе померещилось с пьяных глаз! — протянул Милице кружку с вином и предложил присоединиться к полупьяным соплеменницам: раздевайся, девонька, тебя откупорит сам Глан, если, ха-ха-ха, ты ещё не тронутая! Однако, непристойно пошутив, капитан вдруг внимательно посмотрел в лицо Милице и переменил свои намерения: нет, ты не такая, как все, ты будешь моей женой.
Девушка мало чего понимала из слов говорящего на своём языке здоровенного голубоглазого норманна, но по просветлевшему лицу Гракха догадалась: жертвоприношение отменяется. Она, кажется, приглянулась капитану. Радуясь сердцем и стыдясь умом — радуясь, что избежала смерти и стыдясь своего постыдного малодушия — Милица залпом выпила всю кружку вина и потянулась за второй (чем она будет пьянее, тем легче забудет своё бесчестие), но старейшина остановил девушку: погоди, ты не понимаешь, Глан берёт тебя в жёны.
Милицины щёки зарделись, а сердце сладко, но и мучительно ёкнуло: на её долю выпали не смерть и даже не позор, а замужество и немалые почести — шутка ли, стать женой капитана грозных завоевателей! — но… в сущности — не женой, а соломенной вдовой. Норманны крайне редко брали в жёны женщин из племени Черноголовых, а когда брали, то не увозили с собой, а оставляли на родине — навещая по весне, на пути в полуденные страны.