Айви сказала, подбрось перышко. Федор подбросил.
Перышко вспорхнуло, подхваченное невесть откуда взявшимся ветром, но далеко не улетело, покружило в воздухе и опустилось на воду белой лодкой. Федор переложил в лодку Айви, забрался сам. Он уже ничему не удивлялся, устал удивляться. Он лишь молился, чтобы Айви дотянула до Верхнего мира, не умерла у него на руках.
А вода прибывала, поднимала лодку все выше, все дальше от усеянного костями дна. Вода бурлила и злилась, закручивалась в водовороты вокруг остовов мертвых кораблей, разбивалась о каменную броню острова, наполняла чашу озера до тех пор, пока в мире – Верхнем ли, Нижнем ли – не наступила кромешная темнота. И в темноте этой лодку закружило волчком. Федор изо всех сил вцепился в ее борта, но все равно упал и падал долго-долго, пока верчение не прекратилось, пока с неба не сдернули черный полог.
Они с Айви лежали на дне лодки, не белоснежной, а самой обычной, почерневшей от времени и воды. Айви спала, свернувшись калачиком. Федору хотелось верить, что это сон. Полная луна серебрила ее длинные волосы, и он никак не мог понять, черные они сейчас или седые. И платье ее из белого сделалось серым, подпоясанным тонким кожаным ремешком. А ноги были босые, как и в Нижнем мире, там, где она могла превращаться в ласточку.
Федор, помогая себе руками, сел. Тело тут же отозвалось болью. Болело все, что может болеть, раны на задубевшей, почерневшей коже выглядели так, словно он получил их только вчера. Но о себе он не думал, он думал об Айви.
Ее волосы и в самом деле были седыми – белыми как лунь. Но жилка на тонкой шее билась ровно и размеренно, и длинные ресницы вздрагивали, словно она видела сон. Какие сны снятся ласточкам?
Федор не стал ее будить, взял со дна лодки весло, опустил в воду. До острова было далеко. Во всяком случае, так ему казалось. В том, что плыть нужно не к берегу, а к острову, он почему-то был совершенно уверен. Он даже знал, с какой стороны лучше причалить, помнил рельеф дна, помнил все его впадины и возвышенности и то место, где черная дыра открывала дверь в другие миры.
Все это следовало забыть, так разумнее и безопаснее. Вот только Федор знал – забыть не получится. Нижний мир выпустил свою жертву, но не отпустил ее далеко, приковал ко дну озера невидимой цепью.
А в Верхнем мире царили тишина и безветрие. Водная гладь казалась похожа на гигантское зеркало. Счастливчик тот, кто не знает, что скрывается под ним. Федор сделал гребок, мышцы отозвались болью, кожа на ладонях закровоточила. Айви оказалась права: телу без души плохо, оно болеет и дряхлеет, теряет жизненные силы. Но деваться некуда, нужно грести, нужно отвезти Айви на остров к деду. Это такая мелочь по сравнению с тем, что она сделала для него. И Федор греб, сцепив зубы, смахивая с лица соленые капли не то пота, не то слез, сражаясь с водой, которая вдруг сделалась вязкой, как патока, следя за тем, чтобы не сбиться с курса, потому что лодку все время сносило в сторону от острова. Его упрямство и решимость были вознаграждены. Лодка наконец ткнулась острым носом в каменистый берег.
На берегу стоял старик, высокий, худой, узколицый, седовласый. Федор узнал его, хотя до этого ни разу не видел, а старик молчал. Ноги подкосились уже на берегу. Федор упал коленями на мелкую гальку, замотал головой, борясь с нахлынувшей дурнотой. Он, когда-то молодой и крепкий, сейчас был слабее младенца. И если бы тот мрачный, неприветливый старик решил столкнуть его в воду, утонул бы, как беспомощный кутенок. А старику хотелось, Федор видел это жгучее желание в блеске его черных глаз, в нервных подергиваниях пальцев. Старик ненавидел незваного гостя и желал ему смерти. Но не убил, прошел мимо Федора к лодке, подхватил Айви на руки и по извилистой тропе пошагал в глубь острова. Он ступал упруго, совершенно не сутулясь под тяжестью своей ноши, и со спины был больше похож на молодого человека, чем на старика. Когда он скрылся из виду, Федор лег на землю и закрыл глаза. Старик поможет Айви, а больше пока ничего не нужно. Только бы с ней все было хорошо. Он так и уснул на берегу, кажется, в тот самый момент, как закрыл глаза.
Сон был темный, как безлунная ночь. В темноте этой хищно светились желтым два огромных глаза, смотрели, не мигая, следили. И от этого немигающего взгляда по хребту полз холодок, и пальцы на ногах поджимались от страха.
Из сна Федора выдернули грубо – тычком под ребра, но даже такому пробуждению он был рад. Старик стоял в двух шагах от него, и в наползающем с озера утреннем тумане походил на призрака.
– Вставай, – не сказал, а прокаркал.