– Не надо так со мной поступать перед всеми этими людьми!
Меня приводил в ярость тот факт, что все произошло на их глазах. На глазах этого гнусного поэтишки и этих мерзких баб, которые, конечно же, запомнят случившийся со мной скандал на всю жизнь.
– Среди людей, с которыми ты общаешься, нет ни одного приятного или по крайней мере искреннего человека, – сказала я.
– Дитя мое, – ответил он мягко, – люди по большей части не очень приятны и уж совсем не душевны, я хочу сказать, что червяк, наверное, более душевный.
Тут я вспомнила, что слово «душевный» было из разряда оценочных категорий мамы. Лиззи – душевный человек, – говорила она о женщине, которая приглашала нас к себе на чай и угощала бутербродами с кетчупом, она говорила так и о наших родственниках из Дублина, которые были очень скупы и почитали, как нечто само собой разумеющееся то, что всю войну мы посылали им бесплатно домашнее масло. Она не судила людей строго.
– Этот твой Саймон вел со мной разговоры на интимные темы… – пожаловалась я.
– Ах, это… Я просто забыл предупредить тебя. Беда в том, что у него, так сказать, мужские достоинства весьма и весьма скромных размеров, и одна женщина как-то просто высмеяла его.
Сказав это, он посмотрел а фиолетовое небо и на птиц, скрывавшихся в темени ветвей и поющих прощальную песню вечера. Спокойствие, разливавшееся в воздухе, казалось, давало ему ощущение такого счастья, что он едва ли понимал смысл того, что я говорила.
«Ему нравится, – подумала я, – когда его друзья говорят мне гадости!»
– Он очень веселый друг, – сказала я вслух.
– Он не друг, – поправил меня Юджин, – в этой стране так мало людей, с которыми есть о чем поговорить, что следует благодарить судьбу за любой такой шанс, хотя бы перед тобой и оказался дружелюбный враг, говорящий на одном с тобой языке.
Сказав это, он тяжело вздохнул, не переставая смотреть в совсем уже потемневшее небо, словно хотел подняться в него для того, чтобы влиться в его тихое одиночество.
Но я вклинилась в его мысли с очень неприятной вестью:
– Саймон сказал, что Лора отплывает в Коб.
– В самом деле? – сказал он без тени удивления. – Буду очень рад ее видеть.
Я поднялась со скамейки и уставилась в его спокойное, ничуть не смущенное лицо.
– Что ты сказал?
– Что буду страшно рад видеть ее, мы наконец сможем обсудить с ней то, что давно необходимо. Может быть, она наконец согласится на развод, и потом, нам нужно уладить все, что касается нашего ребенка. (Он почему-то всегда избегал называть свою дочь по имени.) – Почему бы Лоре не приехать сюда, и почему бы нам всем не стать друзьями? Вы могли бы помогать друг другу мыть ваши волосы.
– Ты хочешь сказать?.. – начала было я.
Но что, что я могла сказать ему? В этот момент он был для меня просто бесчувственным, безразличным педантом. У меня вырвался вздох отчаяния.
– Хорошо, я напишу ей насчет развода. Мне это нужно, чтобы иметь возможность жениться на тебе, потому что я вижу, как твоя деревенская душенька страдает от того, что не состоит со мной в браке.
Эти слова ранили меня.
Целый вечер, пока я листала «Анну Каренину», он печатал на машинке письмо к Лоре. А мне до смерти хотелось знать, как он начал это письмо, может быть «дорогая Лора», или «любимая Лора», или просто «моя дорогая», но мне не могло присниться, что я осмелюсь заглянуть ему за плечо.
Мы пошли в деревню, чтобы отправить письмо. Ночь была тепла и казалась почти весенней. Поля намокли, и он даже не обнимал меня.
Полдороги мы проделали по грунтовке, а потом вышли на залитое новеньким гудроном шоссе. Наши ступки оставили след на иссиня-черной поверхности асфальта.
– Здорово, – сказал он, – у нас будет асфальтовая дорога.
Мне кажется, это было единственное, что я услышала. Совершенно упавшим голосом я сказала:
– Разве это честно? Ну, почему нас никто не оставит в покое?
Три письма за это время написал мне отец, еще как минимум пять написал местный приходской священник, и при всем при этом я умирала от мысли, что вот-вот должна была появиться Лора.
– Ты мне говоришь о честности, о порядочности… Этого просто нет в мире, – сказал он усталым голосом.
Когда мы пришли в деревню, до меня донеслись звуки фортепиано. Туг я внезапно вспомнила все наши тихие вечера с Бэйбой.
Когда он отправил письмо, я спросила:
– Можно, мы пойдем в гостиницу?
– А вот этого мне бы как раз и не хотелось, – ответил он, хмуря брови.
– Я бы хотела, может быть, чего-нибудь выпить, – сказала я и вздохнула.
Он снял шляпу и пошел со мной в бар. Народу там было до черта, все курили – хоть топор вешай. Некоторые пели. Большинство были обычные посетители, и они с любопытством уставились на нас. Все были уверены, что мы не женаты. Он заказал два виски. Наше появление ознаменовала пауза, и даже толстуха за роялем подождала минутку, прежде чем вернуться к своим клавишам.
– Ты знаешь этих людей? – спросила я голосом, севшим от переживаний.
Многие приветствовали его. Но я-то знала, что они не уважают его за то, что он не имеет обыкновения угощать их. Козы многих из них заходили на наш участок и наоборот.
Но я чувствовала себя очень неловко, потому что они расспрашивали Анну про меня.
– Я даже кое-кого из них знаю, – сказал он.
– Отшил свою старуху американку и теперь нашел молодуху из наших, – сказал кто-то.
Я все это слышала и, опустив глаза, уставилась в вытертый до бела стол.
– По-моему, этому парню надо запить все содовой, а то у него что-то нехорошо с головой, – сказала я Юджину, но у меня в сердце кипело совсем другое.
Но пьяный подошел к Юджину и спросил, не споет ли он нам.
– У меня нет желания петь, – сказал Юджин. Пьяница спросил меня, не хочу ли я спеть.
– Мы оба туги на ухо, – ответил за меня Юджин. Парень пробурчал: «Дорожка вьется через старое болото» и опустил свой стакан так, чтобы в него можно было положить деньги.
Мне неожиданно захотелось, чтобы он не уходил. А он вдруг сорвал с меня берет и потребовал, чтобы я выкупила его за выпивку.
– Уходим, – сказал Юджин, вставая. Мы ушли очень быстро, и я слышала, как люди говорили:
– Это не наши, они – язычники!
– Извини, – сказала я, когда мы вышли на улицу, – я даже и не представляла себе, что все это может так вот обернуться.
– Пещерные люди, – произнес он, и я почувствовала, что он совсем не сердится на меня.
Мы шли домой не спеша, и я сказала:
– Завтра все будет лучше, я не стану больше грустить.
– Как забавно, – сказал он, – как на самом деле далеки друг от друга вымысел и действительность. Когда мы с тобой только познакомились в Дублине, я думал и частенько говорил сам себе, что вот, простая девушка, веселая, словно птичка, рада всему, даже лишнему пирожному, которое ей преподносишь. Целый день она трудится, но чувствует усталость только тогда, когда ложится спать. Простая девушка, без доворотов в голове…
Он говорил все это таким тоном, каким говорят о тех, кто скончался.
– Я снова стану такой, – сказала я, но он грустно покачал головой, и я знала, что он в этот момент думал.
«Все было наваждением, твой чистый взгляд, и мягкий голос, и шифоновый шарф вокруг шеи, это они ввели меня в заблуждение», – наверное, он говорил себе все это другими словами, но смысл был именно таким, это я знала точно.
Поэт Саймон зря времени не терял. Первая телеграмма от Лоры пришла в четверг. Юджина дома не было и послание вскрыла я, потому что он велел мне поступать именно так в его отсутствие.
В телеграмме было:
«Что ж, замечательно, каждый имеет право на развлечения. Веселись.
Лора».
Я немедленно отправилась на поиски Юджина. Анна сказала, что скорее всего его можно найти в горах, где он помогает Дэнису пасти овец. Их обычно перегоняли на ближайшие поля, за несколько недель до ягнения. Я поспешила через поле и лес к горам и еще до того, как увидела Юджина, услышала шум, создаваемый стадом.