Вообще же Нина мне нравилась. Часто мы вместе ходили с ней под парусами на яхте – она очень любила море.
А иногда мы брали такси-легколет и летели куда-нибудь за город. Там мы гуляли по аллеям. Мне нравилось быть с ней вместе, но меня несколько отпугивал ее странный характер. Иногда она была смешлива и даже насмешлива, а то вдруг становилась молчаливой и задумчивой. Подчас ее лицо принимало такое выражение, будто она ждет, что вот-вот произойдет что-то необыкновенное, какое-то чудо.
– Нина, о чем ты думаешь сейчас? – спросил я ее однажды в такую минуту, когда мы шли по загородной аллее.
– Так... Сама не знаю о чем... Знаешь, мне иногда кажется, что в моей жизни случится что-то очень-очень хорошее. Будет какая-то радость.
– Ты, очевидно, имеешь в виду тот факт, что скоро я закончу «Антологию», и, когда она выйдет из печати, твое имя будет упомянуто в предисловии как имя моей Помощницы? – сказал я. – Это действительно большая радость. И заслуженная.
– Ах, ты совсем не о том говоришь, – досадливо возразила она. – Я и сама-то не знаю, какого счастья я жду.
Меня несколько удивили эти ее слова, и даже огорчили.
Как можно ждать счастья, не зная, какого именно счастья ждешь? Где тут логика?
– Тебе нужно развивать в себе научное мышление, – посоветовал я ей. – Ты не прожила еще и четверти МИДЖа, впереди тебя ждет большая жизнь – научная и личная. Когда-нибудь ты выйдешь замуж, муж твой, может быть, будет Ученым, и твой уровень мышления должен быть не ниже его уровня. Ты об этом думала?
Но Нина сделала вид, будто не поняла моих слов. Ничего она мне не ответила, а подпрыгнула и сорвала со свешивающейся ветки листок и стала сквозь него смотреть на солнце.
– Сегодня зеленое солнце! – объявила она мне. – Вот забавно!
Я не стал убеждать ее, что солнце сегодня, как и всегда, самое обыкновенное, а вовсе не зеленое. Я просто терялся, когда она говорила такие странные вещи.
Тем не менее Нина мне нравилась. Но только не думайте, что она была такой красавицей, какой ее изображают теперь Художники и Скульпторы. Нет, красавицей я бы ее не назвал. Это была стройная, подвижная девушка, с очень легкой походкой, с лицом выразительным и даже привлекательным, но вовсе не было в ней той красоты, которую приписывают ей сейчас.
Но вернусь ко дню отмены денег.
Как я уже говорил, после собрания в актовом зале мы с Ниной отправились на филфак. Нина пошла на лекцию, я же засел в библиотеке и долго работал над своей «Антологией», а затем направился в университетскую столовую. Когда ко мне подошел САТИР [Столовый Автомат, Терпеливо Исполняющий Работу – примитивный агрегат начала XXII века; нечто вроде древнего Официанта], я, как обычно, заказал себе щи, синтет-печенку и компот. Отобедав, я по привычке подозвал САТИРа, чтобы расплатиться, и хотел было уже сунуть монеты в отверстие на его пластмассовой груди, но вдруг увидел, что это отверстие заклеено бумажкой.
– Обед бесплатен. Обед бесплатен, – равнодушно сказал САТИР.
– Не «обед бесплатен» надо говорить, а «обед отпускается бесплатно», – поправил я САТИРа. – Идите и вызовите ко мне САВАОФа [САВАОФ (Столовый Агрегат, Выполняющий Арбитражные Организационные Функции) – агрегат XXII века; выполнял ту же работу, что в старину – завстоловой].
Вскоре к моему столику подошел громоздкий САВАОФ. Я сказал ему, чтобы он исправил фонозапись в подчиненных ему САТИРах – они выражаются не вполне грамотно. Стыдно, ведь здесь Университет, центр культуры.
– Встревожен. Взволнован. Приму меры, – ответил САВАОФ. – Есть еще замечания?
– К сожалению, есть. Мне подали пережаренную синтет-печенку. Неужели вы предполагаете, что если все теперь бесплатно, то можно кормить людей пережаренной печенкой?
– Встревожен. Взволнован. Приму меры, – ответил САВАОФ. – Есть еще замечания?