— Настанет зима — вода превратится в лёд и станет твёрдой, — прервал я Андрея.
— Да я не о льде, — с какой-то обидой сказал он.
Мы молча пошли домой.
Дома мать Андрея обняла его и подарила пакетик с марками, а моя мама подарила ему «Справочник филателиста».
— Ура! Никарагуа! Никарагуа! — закричал мой товарищ, рассмотрев марки. Он запрыгал от радости и стал бегать по всем комнатам, выкрикивая: «Никарагуа! Никарагуа!»
Когда он пробежал мимо дивана, я сделал ему подножку, и он упал на диван. Я тоже плюхнулся на диван, и мы стали бороться, а потом схватили по диванному валику и начали бить друг друга. Конечно, всё это делалось в шутку.
— Бей зверинщиков! — кричал я, замахиваясь нитролонным валиком на Андрея.
— Бей портретников! — кричал он, опуская мне на голову валик.
«Портретниками» в нашем школьном филателистическом кружке называли тех, кто собирал марки с портретами. Я, например, подбирал марки с изображением знаменитых Людей. Андрей же принадлежал к «зверинщикам» — он собирал так называемые красивые марки; особенно он любил изображения разных экзотических зверей. Вкус у него был странный: ему нравились самые яркие, аляповатые марки, нравились пёстрые птицы и звери, изображённые на них. Коллекцией своей он очень дорожил, но если кто-нибудь из ребят просил у него даже самую яркую марку, он отдавал её. Сам же он редко обращался к кому-нибудь с просьбами, и из-за этого некоторые считали его гордецом. Но гордецом он не был, просто он был сдержанным, и с годами эта сдержанность росла.
С годами росла в нём и некоторая тяга к отвлечённым рассуждениям. Рассуждения эти, признаться, нагоняли на меня скуку.
Так однажды, когда мы учились в четвёртом классе, у нас состоялась экскурсия в старинный Исаакиевский собор — вернее, на его колоннаду. В тот день на плоскую крышу нашей школы сел средний аэролёт, мы быстро прошли в его салон и вскоре подлетели к Исаакию. Остановившись в воздухе у верхней колоннады собора, аэролёт выдвинул наклонный трап, и весь наш класс во главе с Учителем сошёл под колонны. С вершины собора нам виден был весь город и Нева с её четырнадцатью мостами, и «Аврора», стоящая на вечном причале, и залив, и корабли на нём.
— Как красиво! — сказал я Андрею. — Правда?
— Очень красиво, — согласился он. — Только всё кругом из разного сделано. Из камня, из железа, из кирпича, из бетона, из пластмассы, из стекла… Всё из разного.
— Чего же ты хочешь? — удивился я. — Так и должно быть. Одно делают из одного, другое — из другого. Так всегда было, так всегда и будет.
— Надо делать всё не из разного, а всё из одного, — задумчиво сказал Андрей. — И дома, и корабли, и машины, и ракеты, и ботинки, и мебель, и всё-всё.
— Ну, это ты ерунду говоришь, — возразил я. — И потом вот из пластмасс очень многое делают.
— Но не всё, — сказал Андрей. — А нужно такую пластмассу, что ли, изобрести, чтобы из неё всё делать.
— Не строй из себя умника! — рассердился я. — Мы с тобой в школе учимся, и незачем нам думать о том, чего не может быть.
После этой моей отповеди Андрей обиделся и долго не разговаривал со мной на отвлечённые темы. Зато он начал таскать домой всевозможные научные книги, в которых речь шла главным образом о воде. Когда мы перешли в следующий класс, Андрей стал почти все вечера проводить в Вольной лаборатории — такие лаборатории и сейчас имеются при каждой школе. Там было много всяких машин и приборов, и он возился около них, забывая даже о еде. Как это ни странно, но ни мои, ни его родители не принимали никаких мер против этого увлечения. Когда я намекал им, что Андрею это ни к чему и только идёт во вред здоровью и общей успеваемости, они мягко отвечали мне, что я чего-то недопонимаю. Однако для своего возраста я был совсем не глуп, и успеваемость моя была совсем неплохая. Что касается Андрея, то, чем дальше, тем всё выше были его успехи в области точных наук, в то время как по остальным предметам он шёл весьма посредственно. А некоторые уроки он вообще пропускал ради своих опытов, и, как ни странно, Педагоги ему это почему-то прощали. Так, на физкультуру он ходил очень редко, а на уроки плавания в школьный бассейн — ещё реже. Только подумать — он так и не научился плавать!
Несмотря на некоторые странности своего характера, Андрей был хорошим товарищем. Иногда мы с ним спорили, но почти никогда не ссорились. Раз только он вспылил из-за пустяка и даже обидел меня. Когда мы в седьмом классе проходили Теорию Эйнштейна, мне не всё было в ней понятно, и дома я прибег к помощи ЭРАЗМа[8]. Я знаю, что сейчас этот агрегат не применяется, он признан непедагогичным и давно снят с производства, но в мои юные годы некоторые ученики прибегали к его помощи. Андрей же к ЭРАЗМу относился неуважительно и даже дал ему грубую кличку «Зубрильник».