Творившееся вокруг было отражением происходящего внутри нее, когда она, дрожа, стояла под его настороженным изучающим взглядом. Он всматривался сквозь темноту, пытаясь найти на лице подтверждение того, что поневоле выдавало ее гибкое тело. Она не уклонилась от его крепких объятий лишь тихонько вздохнула. Его чуткое ухо уловило этот звук, и с приглушенным стоном он дал волю своему нетерпению. Кончиками пальцев он приподнял ее подбородок и, не ожидая ответа, обрушил на нее град поцелуев, которые у нее не было желания отвергать.
Она никогда не испытывала подобного. Его первые поцелуи волновали и возбуждали ее и она пожалела о подозрениях, которые лежали между ними. Она отдалась чувству, влекущему к нему, и на орлиных крыльях взлетела на такие высоты, о которых не мечтала. Она ласково шептала его имя и гладила чуткими пальцами его черные спутанные волосы, когда очередной удар грома разорвал путы унаследованной от многих поколений предков страсти, не тронутой цивилизацией. Он еще сильнее обнял ее, его сильные руки укрывали ее, как крылья большой птицы, а дикие поцелуи были такими же волнующими, как у предков кельтов, когда те похищали у врагов их женщин, из мести, врожденной жестокости или привычки к острым ощущениям. Попав в водоворот его страсти, охваченная счастьем, Джорджина осознала, что ей грозит опасность утонуть в море бурных чувств, но была слишком переполнена ими, чтобы беспокоиться. Ее тело жаждало его прикосновений, она все крепче прижималась к исходящей от него силе, растворялась в его ласке, а ее губы с наслаждением и страстью отвечали на его поцелуи.
— Джина! — охрипшим голосом прошептал он на ухо сквозь волосы, затем, опалив ухо теплым дыханием, его губы, легко касаясь, передвинулись к щеке. Джина, любовь моя, ты так нужна мне!..
Пришло время одуматься, если бы она не потеряла голову, но с безрассудной непринужденностью она признала свое поражение тем неизъяснимым способом, свойственным только любящим женщинам, без слов, но с мольбой в глазах и томлением, источаемым всем телом. Рев бури вокруг них был подходящим аккомпанементом к неистовому взрыву страсти, которая держала их на своей волне. Капельки пота выступили на лбу у Лиана, а в его темных глазах отражались зигзаги молний. Затем, когда уже, казалось, их уносит за границы здравого рассудка, он неожиданно остановился. Она тихо запротестовала, когда его руки вокруг нее разомкнулись. Она потянулась за ним, когда он отстранился, и была поражена, когда, поставив ее на расстояние вытянутой руки от себя, он, твердо сжав челюсти, жестко посмотрел на нее.
— Лиан?.. — спросила она в замешательстве. Его лицо побледнело, а руки, недавно обнимавшие ее, невольно сжались на плечах, заставив почувствовать произошедшую перемену.
— Мы идем обратно в жилище, — сурово сказал он; холодность слов противоречила еще заметным в глазах следам страсти.
— Но почему, Лиан? — она не хотела спускаться с небес, покинув его объятья, даже на время короткого пути к дому.
— Потому что мы немедленно возвращаемся в Горный перевал.
Ее лишили права на возражение! Так недавно страстно целуемые губы изогнулись в недовольной гримасе, но ее извлекли из укрытия в сене и поставили лицом к лицу с разбушевавшейся стихией. Ей потребовались все силы, чтобы преодолеть путь к коттеджу. Даже при поддержке сильных рук, это короткое путешествие было настоящим кошмаром. Уходя, она оставила дверь домика открытой, и силой ветра их буквально внесло в кухню. Казалось, буря завыла от несправедливости, когда Лиан с усилием захлопнул дверь, отрезав шум снаружи от тишины темной неосвещенной комнаты.
Джорджина шагнула к нему, испытывая потребность в объятии, но он не ответил взаимностью, когда она обвила руками его шею и подставила губы для поцелуя. Казалось, прошла целая вечность, пока она, закрыв глаза, ждала, но к своему ужасу услышала, как он сухо сказал:
— Я возьму твой чемодан.
Джорджина залилась краской стыда, когда, открыв глаза, увидела его равнодушное, почти скучающее лицо. В ней не осталось больше гордости, и охрипшим от причиненной боли голосом она спросила:
— Лиан, я… больше не нужна тебе? С каменным лицом он нанес удар:
— И никогда не была нужна. Я провел эксперимент, и теперь, когда доказал то, что хотел, мне неинтересно!
Холод сжал ей сердце, но ей необходимо было заставить его продолжать. Проведя языком по неожиданно пересохшим губам, она попросила:
— Объясни, пожалуйста, боюсь, я не правильно поняла, Он пожал плечами и отступил назад, так что его голос раздался откуда-то из темноты.
— Я хотел узнать, действительно ли ты такая холодная и бесчувственная, как считает твой дядя.
Если он и услышал слабый стон боли, то ничем не выдал этого и спокойно продолжал рвать ее сердце на части:
— Вчера ты разыграла настоящий спектакль, притворившись мягкой и нежной, это была игра с целью заманить меня в ловушку. Я хотел узнать, есть ли на самом деле у тебя душа… подлинные чувства… или ты холодная и бесчувственная, как о тебе говорят.
Она закрыла глаза, чтобы переждать нахлынувшую боль. Стыд. Унижение. Он отплатил ей сполна за то, что она осмелилась обмануть его. Она не винила его, она осуждала себя за вызывающую жалость слабость. Она могла поклясться, что в этот раз его чувства были подлинными. Все произошло так быстро, что она с трудом могла поверить в его отказ.
Слезы залили ее лицо, и с рыданиями, которые он не мог не услышать, она с вызовом ответила:
— И ты убедился? Если да, то выскажи свой приговор ради… — у нее сорвался смешок, — ради счастья моего и моего будущего мужа, мне бы очень хотелось знать!
Он долго молчал, и она уже подумала, что он не намерен отвечать; когда же он, наконец, ответил, в его низком голосе слышалась злость, но, она чувствовала, направленная не на нее.
— Я должен признаться, что был введен в заблуждение. Ты истинная женщина, самая привлекательная, самая желанная — ты составишь идеальную пару любому мужчине, которому когда-нибудь сможешь доверять!
Она глядела в темноту, разделяющую их, темноту, которая скрывала выражение его лица, но не могла скрыть чувства приближающейся катастрофы в атмосфере взаимных недомолвок. Она попыталась ответить ему презрением, но сумела только, запинаясь, сказать:
— Так это все была видимость… игра с твоей стороны, достойная презрения игра «око за око»?
— Совершенно верно, — ясно раздался в комнате его ответ. — Вчера ты вела в игре, сегодня — я. Как жаль, — в его голосе послышалась насмешка, — что у нас нет согласия во времени и месте. Результат мог быть многообещающим.
Словно в нетерпении, он шагнул к лестнице и отрывисто сказал:
— Мы уже достаточно долго ведем этот бесполезный разговор. Я возьму твои вещи, и мы уезжаем. Шторм, похоже, утихает; если повезет, чуть позже полуночи прибудем в Горный перевал, не слишком поздно, чтобы не огорчить Кейту и соблюсти правила приличия.
Он прыжками взлетел вверх по лестнице, как бы радуясь этому физическому занятию. Она уставилась в пустоту, оставленную им, с трудом пытаясь справиться с болью унижения, от которой страдала в ней каждая живая клеточка.
Ее везли сквозь дождливую ночь со скоростью, определяемой только желанием попутчика поскорее избавиться от обузы, которую она из себя представляла. В сердце у нее поселилась такая боль, что она не могла проанализировать свои чувства. Она сидела одна, на заднем сиденье, уставившись взглядом в темноволосую голову Лиана, которую недавно ласкала. Даже в своем страдании она не, осуждала его за собственное унижение, подобно тому, которое вчера испытал он сам по ее воле. Признавая, что его месть оправдана, уголком своего сознания она хотела бы ненавидеть его за способ, который он выбрал для наказания. Но она не могла ненавидеть его, потому что все ее мысли были заняты одним осознанием того, как глубоко и безнадежно она любит! Это горестное открытие целиком поглотило ее, не позволяя думать ни о чем другом. Возможно, позднее, когда она вспомнит о невероятной сцене их последнего разговора, ей придется испить до дна чашу горечи и оскорбленного чувства, но сейчас, в эту минуту, не было ничего, кроме мыслей о мужчине, которого она любит. Несмотря на предостережения матери, собственную замкнутость, она бы оставалась в этом простом доме столько времени, сколько он был бы с ней рядом!