Он повидал жениха. Сначала посмотрел на него издали, даже словом не обмолвился. Потом расспросил о нем его друзей. Местный председатель оказался старым знакомым. Серапион напомнил ему об этом и в разговоре, как бы между прочим, упомянул семью жениха. Вечером, в столовой, послал бригадиру вина. Его поблагодарили. Он послал еще. Теперь уже благодарности было недостаточно, Серапиона пригласили к столу. Он согласился. Выпили. Закусили. Бригадир поднял тост за лучших ребят в бригаде. Серапион до тех пор не пригубил стакана, пока ему не перечислили поименно всех, за чье здоровье он пил.
Поздно ночью, когда в доме жениха крепко спали, он постучался в калитку. Убедился в его гостеприимстве и заключил:
— Если я все еще Серапион, такому орлу ни одна девушка не откажет.
И не отказали. Отпраздновали помолвку.
Серапион в дверях встречал гостей. Со всех сторон сыпались поздравления, пожелания, приглашения...
Сначала жениху и невесте пожелали жить друг для друга, как солнце живет для лупы. Потом пожелали счастья родителям.
Тут-то сваты и растерялись: поздравили Серапиона и пожелали счастья его дочке. А Бикентию пожелали веселья и радости на всю жизнь и предсказали скорое выздоровление.
Так поступил один из пришедших.
Этому никто не удивился, и с его легкой руки все стали поздравлять Серапиона. А у жениха оказалось много дядюшек, тетушек, ну и, конечно, друзей...
В общем, помолвка прошла чудесно.
— Спасибо, мои хорошие; спасибо... спасибо... — растрогался Серапион.
Однажды во всех семьях остыла доля Серапиона.
Встрепенулось село. Встало на ноги.
Послали за черной краской.
Ореховый гроб предпочли дубовому, хотя многие считали, что дуб дольше сохраняется в земле.
Похороны отложили на два дня. Поплакали, посыпали головы пеплом и, как положено, вернули земле ее сына.
Говорят — земля холодна, она сразу все успокаивает. Это оказалось неверным. Серапиону нужно было что-то еще...
Кто-то догадался.
— Надо оградить могилу.
Оградили. Обнесли могилу большой железной решеткой. Выкрасили, потом перекрасили, но чего-то не хватало... нужно было сделать что-то еще.
Что же?
Камень. Могильный камень. Ну, конечно. Большой, очень большой и тяжелый камень положили Серапиону на грудь. От такой тяжести прямо душа вон.
А как надписать?
Прописью или печатным шрифтом?
Узкие буквы лучше или широкие?
Так и не могли решить. Доверились мастеру — ты, мол, в этом деле лучше нас разбираешься, — но предупредили: должно быть написано так, как ты никогда в жизни не писал.
Но что же написать?
И все замолчали, все задумались. Расселись на могильных плитах, подперли подбородки руками и, задумавшись, уставились в землю. Думали, думали... Напрасно.
А мастер стоял, держа в руках резак.
Потом каждый что-то нерешительно предложил... так, между прочим, никто не думал, что он скажет лучше других.
Кто-то предложил:
— Дорогому Серапиону.
— Нет, это не годится... Что Серапион дорогой — этого и писать не надо.
— Незабвенному Серапиону...
— Ты что, с ума сошел? Как можно Серапиона забыть!
— Любимому Серапиону...
— Ну уж сказал... Где ты видел человека, который Серапиона не любил бы...
Мастер устало опустился на траву.
А люди спорили. Кажется, поздно вечером порешили на чем-то, другого выхода не было. И мастер приступил к работе.
Утром заметили — врезанная в камень надпись не видна издали. Тут же достали бронзу и выкрасили буквы.
И когда бы ни проходил человек мимо — в жару или в непогоду, утром или поздно вечером, он легко может прочесть на тяжелом камне одно слово, — да, только одно слово: «Серапион».
Соседи
Велика, казалось бы, важность! Что особенного может натворить одна свинья, будь она даже величиной с кита; но ведь единственная отрада труженика, единственная награда за пролитый им пот — это синеющая вдали нива, виноградник, как бы осевший под тяжестью тугих гроздьев, и веселая зелень огорода, среди которой там и тут выглядывают то лиловый баклажан, то ярко-алый помидор. Каждый кустик здесь выращен и взлелеян, словно дитя родное. Сколько раз хозяин огорода поднимался чуть свет и принимался мотыжить кукурузу, еще влажную от выпавшей росы, или спешил на виноградник, чтобы напитать удобрением корни каждой лозы. От появления первых зеленых побегов до самой молотьбы кружит он над политым собственным потом клочком земли и привязан к нему, как к родному детищу.