Тик-так. Тик-так. Тик-так.
Я оттолкнулась от колодца, сделав глубокий вдох.
Гнев, разочарование — все это захлестнуло меня и выплеснулось слезами по моим щекам. Я подняла глаза и увидела, что толпа нерешительно наблюдала за мной.
Я пошла прочь, вниз по улице.
Я не кричала.
Я ушла, зная, что ждало меня в будущем, и знала, что я не могла его изменить. Что путь, по которому я шла, уже проложен у меня под ногами, и я не могла пойти по другому.
Когда церковный колокол прозвенел восемь раз, я едва узнала его до самого последнего.
Моя точка зрения изменилась после того, как я заглянула в тот колодец. И я поняла, что мне нечего терять. Не тогда, когда я могла видеть свое будущее прямо перед глазами. Темнота. Одиночество.
Я решительно направилась в сторону северных доков, но с непоколебимым чувством беспокойства. Может, мне и было нечего терять, но это не означало, что я не боялась отказа.
Волна жары спадала, легкий ветерок уносил более высокую температуру прочь, и я сделала глубокий вдох, успокаивая свое беспокойство.
Солнце опускалось за океан, силуэты кораблей плыли по воде. Я шла по докам к кораблю "Титан" в северной гавани, пытаясь найти фигуру Уэстона среди матросов, загружающих корабль.
Я замерла, мое сердце бешено заколотилось, когда я увидела, как он спускался по трапу корабля в зону погрузки. Словно почувствовав мой взгляд, он метнул его в мою сторону.
На нем была кожаная куртка западного образца, и от этого на сердце у меня стало тяжело. Я понятия не имела, как сюда попала, но попала. Что такого было в этом человеке? Почему я не могла просто забыть его? Я не знала. Но это не имело значения, потому что этого не происходило.
Я знала, что "Долго и счастливо" не было, независимо от того, как развивалась история моей бабушки. Но я не могла позволить словам, которые я так и не произнесла, преследовать меня вечно.
Как ты вообще начала говорить мужчине о своих чувствах, мужчине, который, как ты знала, никогда ни с кем не делился этими словами и, вероятно, никогда не сказал бы? Как мне удалось бы сохранить свою гордость и признать это? И тогда меня осенило: у меня всегда будет моя гордость.
В тот момент я поняла, что храбрость и честность в долгосрочной перспективе гораздо важнее, чем гордость.
Я подавила все свои опасения и направилась к нему. Он остановился и только смотрел на меня тяжелым взглядом. Было немного темно, но он был достаточно заинтересован, чтобы остаться на месте.
Мое сердце так сильно билось в груди, когда я подошла к нему. Я подняла глаза, на мгновение встретившись с ним взглядом. Было несправедливо, что он был единственным мужчиной, которого я не хотела желать — даже не могла иметь, — и в то же время единственным, кто заставлял меня чувствовать себя живой.
Острая боль пронзила мою грудь. После сегодняшней ночи я больше никогда его не увидела бы.
Я стояла перед ним, число тринадцать заслоняло пространство между нами, а матросы окружали нас. Это было не то место, где я хотела это сделать, но, похоже, у меня не было другого выбора.
— Ты не должен был этого делать, — тихо сказала я.
Его глаза слегка сузились.
— Я был у тебя в долгу. Я заплатил.
Это была причина, по которой он сделал это тогда? Чтобы снять с себя вину? Потому что он чувствовал себя в долгу передо мной?
Я почти отступила, моя гордость подкрадывалась ко мне, желая оборвать свои слова прежде, чем я смогла обнажиться еще больше.
— Уэстон... — выдохнула я.
Он покачал головой, на его лице отразилось волнение, прежде чем стер его ладонью.
— Каламити, давай не будем затягивать, ладно? Я оказал тебе услугу. Теперь мы квиты?
Квиты...? Я догадывалась, что давно не думала об этом в таких терминах. Или поняла, что это все, что было между нами. По крайней мере, он в это верил. Я покачала головой, мои мысли путались.
— Да, я думаю, мы квиты.
Его взгляд остановился на мне на пару мгновений, прежде чем он повернулся спиной, чтобы уйти.
Мой желудок скрутило, нервы разошлись по телу, но я должна была это сделать. Должна.
— Уэстон, подожди.
Когда он остановился и обернулся, его взгляд был темным, разъяренным. Но я шагнула к нему, встав на цыпочки и обвив руками его шею. Я не думала, что когда-нибудь обнимала его, и в этом было что-то настолько успокаивающее, что мне не хотелось отпускать. Он напрягся, как будто я застала его врасплох, но его руки не поднялись, чтобы обнять меня в ответ.
Мое сердце билось так сильно, что я знала, он чувствовал это у себя в груди. И моряки, которые замедлили свои движения, наблюдая за нами, сделали это одной из самых трудных вещей, которые я когда-либо делал.