— Слава тебе Господи, — прошептала Саския: уж Стейн не отправит ее в город по такому туману — она тотчас собьется с пути. А к следующей ярмарке она притворилась больной, хотя, похоже, Стейн заподозрил неладное. Потом, уже на самом деле, заболел Пит. Так вопрос о картине все откладывался, и Саския то и дело посматривала на мужа, на тонкие морщинки вокруг его глаз, гадая, думает ли он еще о том, чтобы ее продать.
— Сколько у нас осталось картошки? — спросил он как-то вечером, после того как дети улеглись спать.
Вопрос, само собой, касался картошки для еды: ни один фермер, как бы голоден он ни был, не посмеет дотронуться до запасов семенного картофеля, недавно завезенного в их северные края.
— Почти бочонок, — неуверенно ответила она.
Он не стал спрашивать про мясо: оба знали — по все тающим порциям, — что запасы невелики.
— У меня интересные новости с работы.
— Какие?
— В день наводнения в Делфзейле состоялась казнь. Вешали одну дикарку за убийство.
— Ну и что?
— А то, что через пару дней у нас появляется ребенок. Ты ведь знаешь, как принято: брюхатую не казнят, пока не разрешится. По-моему, с ребенком все ясно.
— Его мать не убийца! — ужаснулась Саския. — Даже не простая крестьянка.
— Почем тебе знать?
— Да ты только посмотри на картину! Какой пол! Мозаичная плитка; может, даже мрамор. Это тебе не дом какой-нибудь дикарки, или торфодобытчицы, или даже фермерской жены. — На последних словах губы Стейна сжались в тонкую полоску. Вымышленная родословная малыша становилась чем нужнее, тем правдивее. — Янтье попал к нам из хорошего дома, из Гронингена или Амстердама. Из дома с красивой мебелью, с картиной на стене и с хозяйкой в синих одеждах.
— Янтье?
Она вспыхнула, когда поняла свою оплошность.
— Его принесло к нашему дому, а не к какому-то другому, Стейн. Господь послал его нам.
— И ты нарушишь его волю, если не продашь картину.
— Может, пока подождать? Малыш ведь ничего нам не стоит. Разве что чуть-чуть молока.
— Молока, которое надо пустить на сыр. Молока, которое можно продать. И не забывай: если так будет продолжаться с полями, у Катрины скоро высохнет вымя.
Саския отвернулась. Стейн подошел сзади и ласково взял ее за плечи.
— Я же не приказываю тебе отдать ребенка.
Она кивнула, принимая его условия, и стояла, не шевелясь и наслаждаясь прикосновением. Он приблизил лицо к ее уху, и у нее перехватило дыхание.
— Поезжай завтра в Гронинген. Уж гульденов пять ты за нее точно выручишь. А может, и восемь, если повезет. Так хоть будет на что прокормиться.
— Но…
— Походи с ней по разным торговцам. Около университета. Начни с десяти и меньше чем на восемь не соглашайся. Покажи им бумаги.
Следующим утром, на рассвете, она посадила в лодку Пита с Мартой, положила завернутую в простыню картину, а потом опустила младенца. Она гребла прочь от моря, мимо голых деревьев, растущих вдоль берегов Дамстердипа. Поначалу все вокруг было покрыто водой, но потом начали постепенно проглядывать самые высокие участки земли. По кишащему утками мелководью она добралась до Вольдейка, где стояла первая уцелевшая дамба. Тут Саския привязала лодку и выбралась наружу. Ноги затекли, да только это не важно: куда сильнее была радость от ощущения твердой земли под ногами. Она подозвала мальчишку и дала ему монету, чтобы тот сторожил лодку. Пит с Мартой уже бежали по дороге с криками: «Земля! Земля!», и Саския не трогала их, пока не пришла баржа на Гронинген.
Вид незалитой земли, ожидающей посева, наполнил ее надеждой. Стейн бы почувствовал иное. Не надежда сближала его с Богом, не благодарность, не ожидание весны и не поцелуй любимой. Страх жил в его душе. Страх увидеть пустой амбар, пока с полей не сошла еще вода. Страх, что придется оставить ферму и пойти с сумой по миру. Просить милостыню у каналов в Амстердаме, тянуть чашки за супом в богадельне. Только так не мог поступить Бог, которого признавала Саския.
Вот показалась башня церкви Святого Мартина, затем высокие каменные стены Гронингена. Дети восторженно завизжали и запрыгали по палубе. Где, когда, через что проходит человек, теряя детскую свободу?
Они проплыли мимо сахарорафинадного завода и мимо аллеи жестянщиков, где от грохота ребятишки зажали уши. Для Пита и Марты Гронинген был сказочным городом, полным волшебных домов, ворот и окон, каждое из которых скрывало тайну. Дети обрушили на Саскию целый град вопросов: «Что делает дядя?», «Что везет вон та телега?», «Для чего вот эта железная штука?» — та не успевала отвечать. «А люди! Сколько людей!» — удивлялись дети.