Мы остановились у подъемного моста через Дамстердип: я принялся жадно изучать его устройство. Мосты, мельницы, замки, плотины — эти творения человеческих рук занимали меня еще с детства, и я вслух восхищался, как из отдельных деталей получаются целые механизмы.
— Не важно, как они работают, — отрезала Алетта. — Если водяной захочет пробраться в город, никакие плотины его не остановят.
Ее слова меня не смутили. Мы перешли через Дамстердип к мельнице, где я с позволения мастера показал ей работу насосов. Здесь в их основу был положен принцип Архимедова винта: огромный винт в кожухе устанавливался под наклоном и погружался одним концом под воду в глубокую яму. Алетта никогда прежде не была внутри такой мельницы и замерла, прижав к себе обе руки, чтобы ничего не сломать. Когда из моих объяснений она начала понимать, как движение лопастей передается на винт, меня наполнила восхитительная, непередаваемая радость.
Объясняя ей работу мельницы, я вдруг подумал: ведь шестерня на валу ветряного колеса имеет шестьдесят восемь зубцов, а верхняя шестерня в передаточном механизме — тридцать четыре. И нижняя — тридцать четыре, и зубчатая передача на верхушке Архимедова винта — опять же тридцать четыре. То есть на каждый оборот ветряного колеса винт вращался дважды. Не значит ли это, что если бы на винте было всего семнадцать зубцов, соотношение между оборотами ветряного колеса и винта стало бы один к четырем? Винт бы вращался в два раза быстрее и откачивал воду вдвое эффективнее. А если расширить винтовую поверхность, он будет забирать больше воды с каждым поворотом…
— Погоди, парень, — прервал меня мастер. — Ты забываешь про мощность ветра, которая понадобится, чтобы вращать такой винт.
Мы с мастером пустились в обсуждение, а Алетта отошла к водозаборной яме, где плавало целое утиное семейство. Мы проболтали столько времени, что по дороге назад попали под дождь. Лужи на мостовой бурлили от капель, и Алетта старательно обходила лопающиеся пузыри, хотя и носила добротные кломпы. «Это дыхание Господне, — говорила она о пузырях. — Что, если оно попадет мне под юбки?» И глаза ее обворожительно раскрывались.
Когда мы вернулись домой, мокрые до нитки, тетушка Рика отвела меня в сторону. «Не связывайся с ней, Адриан. Взбалмошная девка. Из тех, кто от упрямства со скалы прыгнет. Если между вами что-то начнется, пойдешь искать себе новую тетку. И Губерт сказал бы то же самое».
Делфзейл — равнинный городок. Заберешься на колокольню или на мельницу, пойдешь по высоким дорогам вдоль берега реки — далеко вокруг видно. Здесь никуда не спрятаться: каждый сует нос в чужие дела, да и привыкли они к этому, как я вскоре понял, и не беспокоились о соседях. Рика так даже занавески на окнах не задергивала, чтобы знали — ей нечего скрывать. Нам с Алеттой оставалось прятаться только на колокольне, на самом верху, прямо под стропилами. Так мы сблизились гораздо быстрее, чем если бы нам разрешали гулять вместе. Это ей пришла в голову идея о колокольне. «В колокола звонят снизу, поэтому никто на нас не наткнется. К тому же церковь никогда не запирают», — говорила она. Я разделял ее презрение к всеобщей набожности, но при этом у нее были свои нравственные законы, не уступающие в суровости кальвинистским.
Взгляд сверху на бесконечные равнины кружил голову, стирал осторожность, богобоязненность, здравый смысл. Казалось, мы тайком пробрались на корабль, идущий к острову радости и удовольствия, о котором порядочные жители Делфзейла боялись даже подумать, чтобы ненароком не попасть в геенну огненную. С Алеттой я словно проникал в другой мир. Читать по вечерам стало невозможно. Ее звонкий девичий голос волновал меня так же, как всего несколько месяцев назад волновали тихие голоса умерших мудрецов. От ее запаха, запаха ее мыла и пота, меня била дрожь возбуждения.