— Что же делать? К нам на седер[6] придут несчастные беженцы, а мы даже стол приличный не накроем?
— Какая разница? Скоро все это не будет иметь никакого значения.
— Ханна! Немедленно прекрати! Чтоб я больше не слышала от тебя таких слов!
— А что случилось? — Хильда отобрала у Ханны мясную кость и стала ее рассматривать. — Что-то на улице произошло?
— Ничего.
Ханна кинула сельдерей на кухонный стол и повернулась, чтобы уйти.
— Что ты увидела на улице? — не унималась Хильда.
— Говорю же, ничего. Только дети спрыгивают с крылец с открытыми зонтиками над головой. Играют в парашютистов. Они всегда в них начинают играть, едва заслышат самолеты. Ты разве не замечала?
Судя по тому, как бабка с матерью изумленно переглянулись, они действительно не замечали. Куда им!
Когда спустились сумерки, родители разделили хамец на десять частей и спрятали по дому, чтобы Тобиас, согласно традиции, искал его при свечном свете. Серьезный, каким Ханна давно его не видела, брат смахивал крошки птичьим пером в деревянную ложку. Раньше поиски хамеца были для него всего лишь забавной игрой.
— Откуда это перо, Тоби? — спросила она.
— Выпало у Лео. Смотри. — Тобиас поднял перо и повернул его к свету. — Видишь, оно голубое на конце. А с этой стороны шире, чем с другой. Оно осталось у меня в руке, когда я брал Лео. Я нечаянно.
Конечно, нечаянно. Тобиас никогда не обидел бы птицу.
Отец высыпал крошки в бумажный мешок, который они сожгут завтра утром. Дети отправились спать. Когда Ханна решила, что Тобиас уснул, она отодвинула ширму, перегораживавшую их спальню, и, стоя над его кроватью, посмотрела на брата. Тот испуганный мальчик на улице был такой же кудрявый… Нагнувшись поправить одеяло, она вдохнула крепкий добрый запах кроликов, цветных мелков и голубей.
Перед завтраком вся семья собралась на крыльце. Отец чиркнул спичкой и поднес ее краю мешка.
— С двух сторон, Сол, — учила Хильда. — Пусть ярче горит.
Ханна наблюдала, как бежит по бумаге черная полоса, точно передовой отряд, за которым тянется целая огненная армия — бежит навстречу другому такому же отряду, приближающемуся с противоположной стороны. Воды Красного моря, которые сходятся, вместо того чтобы расступаться. Дольше всего горела ложка, но вот и она превратилась в тлеющий уголек на каменном крыльце. Ханна потушила ее ногой.
Днем отец взял с собой Тобиаса — куда, Ханна не знала; понимала только, что на пути они обязательно зайдут в кафе «Роттердам», где на втором этаже жили семьи еврейских беженцев. Две семьи должны были прийти к ним сегодня вечером на седер.
В доме стояла тишина, нарушаемая лишь похрустыванием орехов, которые мать толкла на харосет[7], да воркованьем голубей на чердаке. После долгих приготовлений к празднику дом, казалось, дышал ожиданием. «Будто перед смертью или родами», — думала Ханна, свернувшись на отцовском месте за обеденным столом и рассеянно водя пальцем по волнистому краю скатерти.
Хильда вставила по свече в два серебряных подсвечника, убрала на полку тазик и ковш для омовения рук, в последний раз протерла край буфета и, где хватало росту, раму картины.
— А знаешь, на кого она так смотрит? — сказала Хильда о девочке на картине. — На своего будущего мужа.
Конечно, на что еще хватит фантазии у Хильды?
— А ты как считаешь? — В столовую из кухни вошла мать.
— На голубей. Просто на голубей.
— На голубей? — насторожилась Хильда. — Что это ты несешь?
— Я считаю, не важно, на кого она смотрит. Не важно, что она делает или чего не делает. — Ханна смело смотрела бабке в глаза. — Главное, она думает.
— Так вот за что ты ее любишь? — удивилась мать.
— И еще за то, что я ее понимаю.
Ханна вскочила из-за стола, выбежала в переднюю и взлетела по лестнице на чердак. Ближе всех к ней дремал Лео. Ханна схватила его и свернула шею бьющейся птице, почувствовав, как та будто обломилась в ее руке. Испуганные голоса остальных голубей звенели у нее в ушах. Ханна бросилась за Гертрудой и оцарапала ногу. Вторая птица, третья, четвертая — и всякий раз этот легкий щелчок под перьями.
Ханна спустилась в переднюю, глядя прямо перед собой. Руки дрожали так, что мать сразу заметила. Проследив ее испуганный взгляд, Ханна увидела перышко, застрявшее под ногтем, — мельчайшее серое пятнышко с птичьей грудки. Она смахнула перо. Мама и Хильда хлопали глазами в изумленном оцепенении. Хильда сжала губы до посинения.