— Иди помой руки, — пробормотала мать.
Ханна повернулась, зацепилась за ковер и влетела в ванную. Краем уха услышала мамин голос: «Пусть это и дом вашего сына, Хильда, но на сей раз вы не скажете ни слова. Слышите меня? Ни слова!» Ханна повернула кран: большего слышать она не хотела — вымыла руки по локоть, промыла ободранное колено. Потом скользнула в свою комнату и упала на кровать. Когда она услышала, как вверху мать подметает голубятню, что-то мокрое поползло по ее виску. Ханна дождалась, пока опять захрустели на кухне колотые орехи — хрум-хрум, — и только тогда встала, переоделась, причесалась.
Когда вернулись отец с Тобиасом, Ханна не смела взглянуть им в глаза. Две приглашенные семьи немецких евреев смущенно переминались с ноги на ногу, не зная, куда себя деть. Мальчик помладше Тобиаса пугливо прижимался к родителям. Мать попросила Тобиаса представить гостей Хильде, велела раздать им копии Агады[8], потом принести отцу белый китель, приготовить блюдо для седера, правильно разложить на нем сельдерей, мясо, харосет, сморщенный корень хрена и крохотную картофелину, слегка надрезанную с одного конца, чтобы напоминать яйцо. Наконец, она послала сына на улицу ждать заката. И все это, понимала Ханна, чтобы Тобиасу не пришла в голову мысль пригласить маленького мальчика на чердак, чтобы показать ему голубей.
Мать порылась в буфете и вытащила оттуда подсвечники работы старых делфтских мастеров.
— Вот, — сказала она Ханне. — Когда-то они принадлежали твоей прабабушке Этти, но отныне они твои. Протри их хорошенько и поставь на стол.
Ханна послушалась.
— Солнце садится! — донесся с крыльца крик Тобиаса. — Небо золотое-золотое!
Мать чиркнула спичкой и поднесла к старому огарку, зажгла от огарка две свечи и передала его Ханне. Ханна зажгла свои свечи. Любуясь, как пламя озаряет девочку на картине, она поняла, почему сегодняшний вечер не похож на другие.
Начиналась взрослая жизнь.
Пословицы
Лоренс ван Лёйкен шел вместе с женой Диной вдоль узкого канала позади влюбленной пары, будто бы не желал им мешать. Впрочем, он зорко следил за каждым движением молодых людей и, когда те поравнялись с телегой соседа, заметил, как его дочь без всякой на то надобности взяла своего спутника под руку.
Подул сухой осенний ветер, и Дина плотнее завернулась в плащ. Для Лоренса ветер всегда нес свежесть, новые силы, но сегодня он шумел, словно грозное серое море. Сухой ветер, сухие листья под ногами — все сухое. Даже голос Джоанны казался сухим, когда сегодня утром она сказала: «Папа, Фриц сделал мне предложение, и я согласилась». Вот так. Ни вводных слов, ни просьбы благословить. Ни малейшей дани традиции. Будто дочерей принято брать в жены, даже не спросясь родителей. Что, так теперь поступают в Амстердаме? Веяния нового времени?
— Надо им что-нибудь подарить, — сказала Дина, взяв Лоренса под руку, точь-в-точь как Джоанна до этого взяла Фрица. — Что-нибудь из нашего дома, какую-нибудь ценную вещь, которую она будет любить и беречь.
— Ты, значит, соглашаешься на эту свадьбу?
— А что? Он хороший парень. Красивый. — Дина кокетливо улыбнулась. — Как говорил Эразм Роттердамский, висеть — так на самой лучшей виселице.
— Виселицы не строят для молодых и невиновных, — пробурчал муж.
Их пес Дирк трусил впереди, прямо под ногами у Джоанны, так что девушка едва не спотыкалась; потом Фриц что-то сказал, и она прыснула со смеху. Лоренс хмуро наблюдал, как его дочь прильнула к своему избраннику и поцеловала его в ухо. Дирк угрожающе тявкнул. Лоренс злорадно улыбнулся: хоть пес не одобряет знаков внимания этому странно пахнущему чужаку, носившему кожаные ботинки вместо привычных кломпов[9], явно не жителю Бриланда. Отец Джоанны ехидно посмеялся в кулак, когда, впервые завидев Фрица, Дирк аж затрясся от недоверия и прорычал что-то откровенно оскорбительное.
— Только взгляни на нее, Лоренс! Прямо светится от счастья.
Вместо этого он украдкой бросил взгляд на жену. Дочерняя радость заразительна: она, как утренняя роса, освежила лицо Дины.
— Что бы им подарить?
— Что мы можем подарить? Метлу да маслобойку?
— Можно отдать им «Дину Луизу».
— Нет, у Фрица есть своя лодка. Он рассказывал, как на той неделе ходил рыбачить на Зёйдер-Зее и едва не замерз насмерть. Оно и понятно — надо быть сумасшедшим, чтобы ходить в Зёйдер-Зее после сентября. Или настоящим рыбаком.
Они как раз шли мимо соседских лодок, покачивавшихся, где канал соединялся с озером Лосдрехтсе-Плассен. Лоренс вспомнил, как за длинный острый нос Джоанна называла их в детстве «лодками с клювиками». Интересно, помнит ли она? Рассказывает ли сейчас об этом Фрицу?