— Да, вот это ты зря. Он теперь солёный, как огурец, — улыбнулась девушка.
— Блин, если бы не Амон, — Пепси откинулся на подушку, и Генка видела, что осознание произошедшего его ещё не накрыло, не опрокинуло, не оттеснило на ту грань животного страха, где понимаешь, что всё… на этом могло закончиться всё.
Генка помнила, это приходит не сразу.
Однажды она помогла одной женщине. "Отшельница" — назвала её Генка. Лысая, измождённая, измученная химиотерапией, она больше не хотела бороться. Не все умеют бороться. Не все и должны. Но её муж был другим. Он заставлял её цепляться за жизнь, в которой не осталось надежды, не осталось и любви, не осталось ничего, кроме боли, страха и унижения. На маленьком частном самолётике они улетели в какую-то глушь на Аляске. Там муж надеялся наполнить тщедушное тело жены свежим воздухом и продлить её жалкую жизнь. А она мечтала уйти в лес, чтобы её задрали медведи, только ходить уже не могла.
Генка выполнила своё обещание, когда муж полетел за очередной порцией провизии. Он вообще был категорически против присутствия девушки-помощницы, сам жене даже памперсы менял. Но женщина настояла. До поляны Генка несла её на руках, высохшую как скелет и лёгкую, а потом оставила одну. Муж застал Генку над бездыханным телом и тут же смекнул что к чему. Тот единственный выстрел из охотничьей винтовки, что он сделал, едва не размозжил Генке голову. Она замерла возле дерева, не понимая, жива она или мертва, когда по шее струйкой потекла кровь. К счастью, это кровоточили царапины, оставленные разлетевшимся в щепки стволом.
Когда мужчина сам вёз Генку в больницу, она даже храбрилась, и когда обрабатывали раны на голове — тоже. Но когда её оставили в палате одну, и девушка осознала, что этот опытный охотник намерено промахнулся, её стало трясти как генератор, что ни днём ни ночью не затыкался в том лесном домике.
С каким бы вожделением мы не относились к возможности умереть, в нас заложена неиссякаемая жажда жизни.
А хотел ли этот парень убить Пепси? Или его задачей как раз и было напугать его, может вывести на время из строя.
— Пепси, кто-то мог ненавидеть тебя настолько, чтобы захотеть убить?
— Смеёшься? Я ж безотказный и друг всем. Чтобы нажить себе таких врагов надо, наверно, что-то грандиозное совершить, сильно перейти кому-то дорогу. А я даже для твоего клуба не сгодился.
— Уже сгодился, — Генка торжественно положила свою ладонь ему на плечо. — Клянёшься ли ты, Пепси, хранить тайны Клуба отчаянных и благородных и не выдать их даже под страхом мучений и смерти?
— Ого, как серьёзно, — качнул он головой. — Ну, клянусь.
— Не «ну, клянусь», а клянусь.
— Клянусь.
— Клянёшься ли ты отстаивать его идеалы и стремление сделать этот мир лучше?
— Клянусь.
— Готов ли ты поступиться личным ради общего блага?
— Готов, — ответил он после небольшой заминки.
— Тогда ответственно и полномочно объявляю тебя членом Клуба отчаянных и благородных. Отныне и вовеки веков.
— Всё, я принят? — он словно ждал грома небесного или какого-то знака свыше.
В его случае это оказались подкладные судна, разлетевшиеся по пустому коридору со страшным грохотом. «Твою мать! — выругалась криворукая санитарка. — Хорошо хоть пустые».
— Вот теперь точно всё, — сказала Генка, выглядывая в коридор.
— А когда я буду посвящён во все эти страшные тайны клуба? — всё же относясь к этому больше как к шутке, чем всерьёз, спросил парень.
— Когда поправишься, конечно. А то выложу тебе все секреты, а ты возьмёшь и крякнешь. Буду жалеть, что столько слов произнесла зря. Давай, поправляйся!
Она похлопала его по ноге и кивнула Амону, открывшему один глаз.
— Удачи тебе с привидением, — сказал Пепси в след. — Прости, что так получилось.
— Мне не привыкать. Как всегда, всё придётся делать самой.
Ночной город светился огнями. Мигали неоновые вывески, ровными рядами горели уличные фонари. Где-то далеко громыхал последний трамвай.
Генка сняла с Амона рабочую упряжку, но команды гулять не было, и он послушно хромал рядом. Путь домой лежал через центральную площадь.
На расчерченном ровными квадратами плитки пространстве, окружённом со всех сторон зданиями, взмывал в ночное небо разноцветными струями фонтан. Когда-то на его пологом мраморном бортике можно было сидеть и даже лежать, опустив руку в прохладную воду, но потом эту огромную чашу огородили ажурной кованой решёткой. Какие бы красивости с подсветкой и танцующими струями не придумывали, они лишь радовали глаз и лишали посетителей самого главного — прелести живой воды. И несчастные люди в жару тянулись сквозь эти прутья, как умирающие от жажды к роднику.