В полумраке я осталась одна. На сцене воцарилась таинственная тишина. Баланчин долго, пристально смотрел на рояль. Подойдя, одной рукой подняв крышку, он другой перебрал негромкое арпеджио. В ответ тихонько колыхнулась бархатная кулиса. Все вокруг прониклось его волшебством. Вот он пожурил доску на полу… Шепнул что-то прожектору, стулу у рояля… Все им заворожено, он властен надо всем. Все — сообщники чародея.
Кто он? Маг со свирелью? Или душа Петрушки на заснеженной крыше балагана?
Теперь таинственно и тускло светит только дежурная лампочка на авансцене. Медленно растаяла в темноте его фигура… Слегка стукнула дверь…
Прощайте, мистер Би…
И рояль, и прожектор, и стул в первой кулисе, и я в зрительном зале еще долго во власти Вашего колдовства.
После нескольких лет эмиграции положение русских, проживающих в Париже, оказавшихся в непривычной для них ситуации и не сумевших к ней приспособиться, постепенно становилось критическим.
За редким исключением, оставшись без всяких средств, не войдя в контакт с французским населением, не простившим им краха русских акций, они со свойственным русским, как принято считать, фатализмом, но и с неожиданной изобретательностью начали зарабатывать себе на жизнь.
Париж, насчитывавший тогда свыше ста тысяч русских эмигрантов, покрылся всевозможными русскими лавками, булочными, кондитерскими, чайными, закусочными, ресторанами всех категорий, кабаре и ночными кабаками.
Предприимчивые врачи и дантисты затевали не всегда узаконенные предприятия. Были русские библиотеки и книжные магазины, торговавшие открытками с головками в кокошниках, а также книгами берлинских изданий. Бесчисленные гадалки и ясновидящие расхваливали свои прозрения в ежедневных газетах: правой — «Возрождение» и относительно либеральной — возглавляемых Милюковым «Последних новостях» и в многочисленных журналах.
Бывшие благородные дамы в крошечных комнатках дешевых отелей день и ночь шили, вышивали, вязали, делали шляпы и массажи лица, одновременно готовя на спиртовках обед для своих также в прошлом благополучных мужей, чаще всего военного звания, колесивших день и ночь по городу за рулем такси.
Основанный князем Юсуповым русский Дом мод пытался соперничать с французским. Были также и парикмахеры, и портные, и сапожники, и балалаечники, и дельцы, и счетоводы.
Дамы, носившие известные аристократические имена, служили продавщицами у Шанель или подавали в знаменитом кабаре «Шехеразада».
Наука и искусство также не отставали. Основанная Рахманиновым, Кусевицким и «Русским Музыкальным издательством Беляева», открылась Русская консерватория[138], по сей день пользующаяся известностью благодаря высокому уровню преподавания (а также качеству пирожков и пельменей в буфете).
Русские учителя обучали русских детей в русской гимназии, основанной щедрой леди Детердинг тоже русского происхождения. Русские ученые священнодействовали в Пастеровском институте.
Русские поэты собирались на литературных вечерах и собраниях, где они оглушительно спорили. Русские художники чахли с голоду в нетопленых ателье, отогреваясь по вечерам в кафе дю Дом на Монпарнасе. Русская опера поражала размахом и роскошью, декорациями знаменитых художников и голосами певиц и певцов.
Несчетные воинские, морские, пажеские, гвардейские, офицерские, юнкерские, казачьи кружки всех формирований Белой армии устраивали балы. Тогда, встряхнув чудом уцелевшие смокинги, их участники на время забывали действительность и, целуя ручки дам, словно вновь становились членами высшего общества. Самым известным из балов считался, однако, новогодний бал Союза русских писателей и журналистов, проходивший 13 января в залах отеля «Лютеция», куда собиралось поглазеть немало иностранцев.
В каждом квартале города, не считая предместий, была, конечно, одна, а то и две русских церкви и по крайней мере столько же балетных студий. Халтурные труппы, более или менее удачно подражавшие Русскому балету Дягилева и «Летучей мыши» Никиты Валиева[139], давали скромные заработки своим артистам. Церковные, военные, цыганские хоры потрясали французскую публику своей «Ам слав» («Славянской душой»).
В русских театрах шли пьесы русских авторов в исполнении русских артистов. Первоклассные (и прочие) певцы и музыканты давали концерты. На далекой рю де Пирене обосновался русский монастырь[140]. На пасхальную Заутреню все собирались в соборе на рю Дарю, где великие князья во фраках несли хоругви и трогательно пел хор Афонского. Кладбище Сен-Женевьев де Буа, пантеон русской эмиграции, неизменно посещают туристы.
А что сказать о кинематографических студиях? Они целиком были захвачены русскими: финансистами, режиссерами, актерами, статистами, гримерами, костюмерами, декораторами, бутафорами и неопределенными личностями, вертевшимися в надежде чем-нибудь поживиться.
Действительно доходным делом можно было, однако, считать профессию, не носившую никакого названия, к обладателям которой приходилось прибегать русским эмигрантам, утопавшим в административных дебрях префектуры полиции в связи с бесконечными хлопотами о возобновлении по безденежью просроченных удостоверений личности и разрешений на работу.
Люди эти владели французским языком, ловко пролезали в очередях и за соответствующее вознаграждение улаживали в большинстве случаев несложную административную канитель для беспомощных и запуганных иностранцев.
Брат и я с радостью, когда могли, посещали вторники Александра Николаевича Бенуа. Еженедельные приемы (традиция которых восходила ко временами довоенного Петербурга) объединяли вокруг хозяина, обворожительного, блестящего собеседника, много интересных людей под благосклонным оком его жены, Анны Карловны, и их дочери — Ати.
Не решаясь принимать участие в разговорах, я внимательно прислушивалась к его рассказам, всегда сверкавшим эрудицией в веселой и непринужденной форме.
Однажды я была, однако, поражена. Разговор шел между Александром Николаевичем и Михаилом Фокиным о балете «Петрушка». Из него вытекало, что если бы не этот несносный Стравинский, то… какой бы балет они сделали!! От Бенуа я также узнала, что он уже приступил к организации балетной труппы неслыханного размаха и материальных возможностей, возглавляемой Идой Рубинштейн[141], в которой она собиралась занять место главной и единственной «звезды».
В молодости Ида Львовна своей, по понятиям того времени, экзотической красотой и удлиненными линиями, удостоилась у Дягилева роли Клеопатры в балете Фокина. Даже теперь было ясно, что физически она действительно напоминала египетские барельефы. Однако ее участие в фокинском балете сводилось, как говорили, к пластическим позам, наверное очень эффектным. Увы, с начала века прошло немало лет, и приниматься за танец, тем более классический, ей было поздновато.
Удивительно, что Александр Николаевич, обладавший утонченным вкусом, не отговорил ее от этого амплуа. Впрочем, думается, что отговорить Иду Львовну от какого-либо ее намерения было никому не под силу.
Бронислава Нижинская, к которой должен был впоследствии присоединиться Леонид Мясин, уже готовила свои постановки, знаменитые композиторы писали музыку, а единственный художник — Александр Николаевич — работал над эскизами декораций и костюмов.
Бесстрашная Ида Львовна пожелала, чтобы ее труппа (пятьдесят человек) была составлена из самой даровитой молодежи Европы и Америки, к которой Нижинская добавила для верности несколько перебежчиков от Дягилева. В качестве ведущего танцовщика и партнера Иды Львовны был приглашен Анатолий Осипович Вильтзак.
Время терять было нечего. Любезный Александр Николаевич дал мне рекомендательное письмо, и я отправилась представляться Брониславе Фоминичне. Пути Провидения неведомы. Настроение Нижинской и того более… Кто мог подумать, что самое невинное письмо, вежливо представлявшее пред ее очи молоденькую танцовщицу, приведет ее в негодование. «Бронислава Фоминична не терпит рекомендаций», — отрезал мне ее супруг Николай Николаевич Сингаевский[142] в слегка приоткрытую дверь.
138
139
140
141
142