Особенно мне запомнилась одна из них: худенькая, бледная, патетичная. О своем покровителе она говорила с обожанием. Таких, как она, работающих на него, было шесть. Каждой из них он посвящал одну ночь в неделю, вероятно, по закону Священного писания, оставляя седьмой день для отдыха… Его к ним визиты начинались с подсчета недельной выручки: «Он нам доверяет», — вздыхала она с нежностью. Однажды она казалась особенно счастливой. Назавтра был день его рождения. Сложившись вшестером, они дарили ему автомобиль — тогда бывший роскошью.
Девицы постарше были склонны к трезвому реализму, но без горечи. Время от времени одной из них не хватало к обычному часу отъезда, это означало, что она попала в полицейскую облаву, к чему они также относились с философским спокойствием. Просидев ночь в комиссариате, они обычно возвращались по домам. «Тряпки там мнутся», — вздыхали они, однако, с сожалением.
Среди этих ночных эгерий скромного пошиба выделялась молодая женщина, которую знал весь ночной Париж. Тогда она была первой и единственной изобретательницей ныне распространенной формы проституции — у нее был свой автомобиль!! Нарядно одетая, с распущенными волосами, она колесила вокруг Опера. Ее прозвище было Амазонка. Цена — высокая.
Довезя меня до дому, шофер всегда дожидался, пока за мной благополучно не захлопнется входная дверь.
Так, словно в тяжелом сне, прошло двенадцать месяцев. Казалось, так было всегда и конца не предвидится.
В июне 1939 года многие еще верили, что война минует Францию. Второго сентября была объявлена всеобщая мобилизация.
Город мгновенно сделался неузнаваемым. Группы людей молча толпились перед бюллетенями с инициалами Французской Республики. В мэриях мобилизованные дожидались своей очереди. Где-то им вручались назначения, где-то выдавалось обмундирование, в котором часто половины вещей не хватало. Кто спешно заканчивал дела, кто запирал железный занавес на своем магазине, кто отправлял семью в провинцию, кто метался, не зная, в какой валюте и в какой стране держать свои капиталы. У кого капиталов не было, думали о том, что с ними станется. Учреждения и фабрики ускоряли эвакуацию. Иностранцы должны были испрашивать разрешения на переезд из одного города в другой.
Третьего сентября Президент Республики оповестил нацию о войне с Германией. Ночью ожидался воздушный налет. На опустевшие улицы упали первые осенние листья.
В тот день, когда больше ничего не действовало, даже городской транспорт, и никого нигде нельзя было найти при исполнении своих служебных обязанностей, я умудрилась слечь с приступом аппендицита. О врачах и операции не могло быть и речи. Оставалось лежать и рассчитывать на свою счастливую звезду.
Ночью впервые завыла сирена. Брат, который уже давно болел туберкулезом, снес меня на руках вниз, в подвал соседнего дома, долженствовавший изображать бомбоубежище.
В подвале люди разделялись на счастливчиков, уже получивших в мэрии противогазы, и тех, которые о них только мечтали. Последние старательно раскладывали перед собой кучу полотенец и тазик с раствором соды, призванные спасти их от удушливых газов. Пока что один предприимчивый сосед, удобно примостившись в уголке, при свете карманного фонарика извлек из своего противогаза бутылочку «красненького» и закуски.
Сигнал об окончании тревоги, принятый с облегчением, позволил всем возвратиться к себе в постель. Я кое-как вскарабкалась по лестнице на третий этаж. Аппендицит простил мне эту вольность. Брат тоже выдержал.
Вскоре, к моей радости, воскрес «Табарен», на сей раз в другом помещении. В Пассаже Лидо на Елисейских полях роскошный закрытый бассейн для плавания был спешно превращен в кабаре. Спектакль упростили, часть танцовщиков находилась в армии. В десять часов вечера все закрывалось. В домах не было топлива, на сравнительно спокойном фронте войска мерзли в окопах.
Весной началось наступление немцев. Сразу стало ясно, что положение серьезно. Все же, когда на Северном вокзале я помогала принимать беженцев, хлынувших из Бельгии и Эльзаса, мне и в голову не приходило, что я скоро окажусь в еще худшем, чем они, положении.
Первая бомбардировка была пробуждением. Мысль о том, что Париж может стать полем военных действий, превратилась в действительность. Жуткой бесконечной вереницей потянулись по улицам беженцы, военные грузовики и пехота.
Около 15 мая окончательно закрылся «Табарен». Как странно быть всегда свободной, бродить по тихим пустым улицам, каким-то непонятным, словно невиданным! Как, всем своим существом, я люблю Париж! Париж… Не надо, не надо думать… Ярко светит весеннее солнце. Какой это дар — жить!
онемногу в Париже не стало больше ни бюро, ни магазинов, ни банков, ни знакомых. Не стало ничего и никого. Замолкли сирены, безнаказанно парили над городом самолеты со свастикой. Все ближе день и ночь грохотали пушки.
«Феролит» — фабрика, на которой брат служил инженером, работала на оборону. Андрей считался мобилизованным и обязан был следовать вместе с фабрикой в эвакуацию. Мне остаться одной с беспомощными бабушкой и мамой? Без денег, без возможности их заработать! Для передвижения иностранцев стали обязательны пропуска. Где и кто их выдает, — неизвестно. Тщетно я мечусь по городу. На телефонные звонки не отвечают. Пропусков нет, поездов нет, об автомобиле не может быть и речи.
Ночью из «Феролита» по направлению в Бретань выехал последний грузовик с оборудованием и персоналом. За ним на своей машине уехал и директор. Брату давно было сказано, что взять нас с собой — невозможно.
И вот два дня, как мы в кафе, напротив фабрики, ожидаем чуда. Чудо — что нас не бросят. В «Феролите» еще оставалось человек восемь и брат. Ехать им было не на чем. Грузовик, обещанный армией, так и не прибыл. Где и что происходит — неизвестно. Быть может, уже поздно! Есть ли еще не захваченные дороги?
Двенадцатого июня утром трещит радио. Плохо слышно… Марсельеза?.. И вдруг: «Парижане! Враг на окраинах! Мы будем защищать город до последнего камня!!!»
Все, кто оставался, бросились из города. Это паническое бегство навсегда останется в истории.
Каким-то даром свыше один из заводских служащих (по фамилии Марат) находит грузовичок. В таких когда-то работники прачечных перевозили по городу мешки с бельем. Это было очень давно. С тех пор зеленый «ситроенчик», за полной непригодностью, доживал свой век в глубине сарая. За баснословную цену Марат приобретает это чудо. Лишь бы выбраться из города! «Километров двадцать провезет», — бесстыдно уверяет продавец. У него же нашлись два ржавых велосипеда. Один — дамский.
Начинают грузить. Брат бледен: без нас он не поедет! Кое-как втиснули бабушку и маму. Марат уступает мне свое место. Он и Андрюша будут следовать за нами на велосипедах.
В шесть часов вечера мы покидали рю Лекурб. Двор фабрики пуст. Настежь распахнуты ворота. На асфальте, посередине улицы, как надгробный памятник, остается стоять черный чемодан — весь наш багаж.
Льет дождь. Мимо проплывают затихшие улицы. Еще одна, еще одна — поворот…
Со времени сотворения мира никогда, наверное, не было хаоса, подобного тому, который предстал перед нашими глазами. До самого горизонта, на площади, на улице, на тротуарах в четыре, пять, шесть рядов все мыслимые средства передвижения смешались в одну кучу.