Тогда Фогель перестал бить в ладоши.
Он в последний раз оглянулся на тех, кто наблюдал за ним, и как ни в чем не бывало пошел к машине. Борги хотел спросить у патрона, почему тот так странно себя повел, но и в этот раз Фогель заговорил первым:
– Что вы заметили сегодня в доме, агент Борги?
Молодой полицейский ответил не задумываясь:
– Муж и жена все время держали друг друга за руки, в полном единении… Но говорила только она.
Спецагент кивнул, глядя сквозь ветровое стекло:
– Этот человек просто умирает от желания нам что-то рассказать.
Борги ничего не ответил. Он завел машину и сразу забыл и о странных аплодисментах, и о черном фургоне.
Полицейское отделение оказалось гораздо теснее и непригляднее, чем ожидал Фогель, и он запросил для расследования более подходящее место. Теперь оперативным помещением расследования дела о пропаже девочки стал школьный спортивный зал.
Маты и спортинвентарь отодвинули к стенам, волейбольную сетку сложили в углу. Кто-то принес из классов преподавательские кафедры, чтобы они служили письменными столами, кто-то разжился складными стульями из сада. Библиотека предоставила две пишущие машинки и компьютер, а вот телефон, по которому можно было связаться с внешним миром, был всего один. Под баскетбольной корзиной поставили классную доску, на которой мелом написали: «Результаты расследования». Под надписью к доске прикрепили все, что удалось до сих пор найти: фото Анны Лу, то самое, что фигурировало на листовках, расклеенных семьей, и карту долины.
Сейчас в зале гудели голоса маленькой кучки полицейских Авешота в штатском, сгрудившихся вокруг кофемашины и подноса с выпечкой. Они болтали с набитым ртом и нетерпеливо поглядывали на часы. Разобрать, о чем шла речь, было трудно, но по выражению их лиц можно было определить, что всех волнует одно.
Глухой удар обеих створок пожарного выхода, прозвучавший неожиданно, заставил всех обернуться. В зал в сопровождении Борги вошел Фогель, и гул разговоров сразу стих. Входная дверь резко захлопнулась за спиной спецагента, и теперь в зале были слышны только четкие шаги его чуть поскрипывающих кожаных ботинок.
Не поздоровавшись и никого не удостоив взглядом, Фогель подошел к доске, стоящей под баскетбольной корзиной. Он на миг впился глазами в надпись «Результаты расследования», а потом вдруг неожиданным движением зачеркнул надпись и сорвал листок с картой.
Затем написал мелом число: 23 декабря.
И, повернувшись к маленькой аудитории, произнес:
– С момента исчезновения прошло два дня. В таких случаях время может работать как против нас, так и за. Все зависит от нас. Надо использовать его по максимуму, а для этого нам необходимо сделать первый шаг.
Последовала пауза.
– Мне нужны блокпосты на шоссе, на выходах из долины, – сказал он решительно. – Задерживать никого не надо, наша задача – подать сигнал.
Все молча слушали. Борги отошел в сторонку и наблюдал за сценой, прислонясь к стене.
– Там есть две видеокамеры: возле распределителя бензина на колонке и еще одна для слежения за транспортом на шоссе. Кто-нибудь проверил, работают они или нет? – спросил Фогель.
После нескольких секунд замешательства один из полицейских, парень с наметившимся брюшком, в клетчатой рубахе и при голубом галстуке, поднял чашку с кофе в знак того, что просит слова.
– Да, синьор. Мы изъяли все записи за время до и после исчезновения девочки.
– Хорошо, – похвалил Фогель. – Припомните всех водителей-мужчин из машин, проходивших транзитом, и выясните, с какой целью они въезжали в долину или выезжали из нее. Обратите особое внимание на людей с преступным прошлым и на тех, за кем числится какое-либо нарушение.
Со своего наблюдательного пункта Борги заметил недовольство полицейских.
В разговор вмешался агент, который был старше остальных и чувствовал за собой право на критику:
– Синьор, нас мало, у нас не хватает ресурсов, и мы не располагаем фондами для экстренных случаев.
Послышался шумок одобрения.
Фогель ничуть не смутился, оглядел импровизированные столы и прочие признаки недостатка средств, которые ему казались смехотворными. Он не мог осудить этих людей за то, что они пали духом и их одолел скепсис. Но и позволить им чувствовать себя ни при чем тоже было нельзя. И он спокойно сказал: