8. Дело весьма деликатное, мы не сразу решились к тебе обратиться, могут возникнуть осложнения, нет-нет, ничего страшного, в худшем случае тебе откажут во въездной визе, но мы не хотим ничего от тебя скрывать, раньше курьером был Жоржи, только у него было удостоверение ФАО[76], а сейчас знаешь, где он — в Виннипеге, преподает в канадском университете, и замену ему мы пока не нашли.
Девять вечера, пьяцца Навона. Мы сидели на скамейке, и лицо у меня, наверно, было растерянное, я не знал, что и подумать, одним словом, неловкая ситуация, так всегда бывает, когда человек, которого давно знаешь, вдруг преподнесет тебе сюрприз.
Мы не собираемся тебя вовлекать, это исключительный случай, поверь, мы очень сожалеем, что приходится к тебе обращаться, и, если даже ты откажешься, мы все равно останемся друзьями, в общем, подумай, ответ не обязательно давать сразу, знай только, ты бы нам очень помог.
Мы взяли мороженого в открытом кафе на площади и сели за самый дальний столик. Франсиско держался напряженно, ему, вероятно, тоже было неловко просить о таком одолжении, он понимал, что, если я откажусь, меня совесть замучит, да, скорей всего, именно этого он и боялся. Мы заказали еще по бокалу напитка с кофейным сиропом и долго молчали, потягивая ледяную жидкость. Надо передать пять писем, проговорил наконец Франсиско, и деньги семьям двух писателей, которых в прошлом месяце арестовали. Он назвал имена и стал ждать ответа. Я продолжал молча пить. Думаю, не стоит тебе объяснять, что деньги чистые: это братская помощь трех итальянских демократических партий, к которым мы обратились, я могу свести тебя с их представителями, они подтвердят. Не стоит, ответил я, мы расплатились и стали разгуливать по площади из конца в конец. Договорились, я еду через три дня, сказал я. Он быстро, с силой сжал мне руку, поблагодарил, ну, теперь запоминай, что делать: все очень просто — он написал на бумажке номер, — приедешь в Лисабон, позвонишь, подойдет мужчина — повесишь трубку, звони, пока не ответит женщина, тогда скажешь: вышел новый перевод Фернандо Песоа. Она назначит тебе встречу, эта женщина — связная между политэмигрантами, которые живут в Риме, и их семьями, оставшимися на родине.
9. Все действительно было очень просто, как и обещал Франсиско. На границе меня даже не попросили открыть чемоданы. В Лисабоне я поселился в маленькой гостинице в центре, за театром «Тринидад», в двух шагах от Национальной библиотеки; портье оказался родом из Алгарве — радушный говорун. По телефону с первой же попытки ответил женский голос, я сказал: добрый вечер, я из Италии, хотел сообщить, что вышел новый перевод Фернандо Песоа, быть может, он вас заинтересует. Через полчаса в книжном магазине «Бертран», ответила она, в журнальном отделе, мне на вид лет сорок, волосы темные, желтое платье.
10. Нуно Менезес ди Сикейра принял меня в два часа пополудни. Утром слуга по телефону ответил мне: граф отдыхает, сейчас принять вас не сможет, приходите к двум. А где находится прах сеньоры? — не могу сказать, сеньор, прошу извинить, приходите, пожалуйста, в два. Номер снял я, как всегда, в гостинице за театром «Триндад», принял душ, переоделся. Давненько вас не было видно, заметил приветливый алгарвиец, пять месяцев, с конца февраля, ответил я, а что работа, поинтересовался он, все по библиотекам? — такая моя планида, откликнулся я.
Площадь Камоэнса была залита солнцем, на голове у поэта расположились голуби, на скамейках уныло расселись исполненные собственного достоинства пенсионеры-старички и какой-то солдат с молодой горничной, в общем, обычная воскресная тоска. По безлюдной Руа дас Шагас изредка проезжали пустые такси; легкий бриз никак не мог справиться с влажным, удушливым зноем. Ища прохлады, я зашел в пустое грязное кафе, на потолке без толку вертелись и гудели огромные лопасти вентилятора, за стойкой дремал хозяин; я спросил соку со льдом, и он, отогнав тряпкой мух, устало открыл холодильник. Я с утра ничего не ел, но голода не чувствовал. Сел за столик и, дожидаясь назначенного часа, закурил.
11. Нуно Менезес ди Сикейра принял меня в барочной гостиной с лепным потолком и двумя большими, изъеденными молью гобеленами на стенах. Весь в черном, с лоснящимися лицом и черепом, он сидел в ярко-красном бархатном кресле; при моем появлении поднялся и едва заметным кивком пригласил меня сесть на диван у окна. Ставни были закрыты, в помещении застоялся тяжелый запах старого штофа. Как она умерла? — спросил я, она страдала скверной болезнью, ответил он, вы разве не знали? Я покачал головой. Что за болезнь? Нуно Менезес ди Сикейра скрестил на груди руки. Скверная болезнь, повторил он. Две недели назад она звонила мне в Мадрид и ничего не сказала, даже не намекнула, она уже знала тогда? Все было уже очень худо, и она это знала. Почему же она ничего не сказала? Должно быть, не сочла нужным, ответил Нуно Менезес ди Сикейра, вы меня очень обяжете, если не придете на похороны, будет только самый узкий круг. Я и не собирался, успокоил я его. Очень вам обязан, еле слышно пробормотал он.