Герман прочистил горло и заговорил:
— О человеке, живущем в Англии Викторианской эпохи, который провел десять лет на каторге и вышел на свободу. О том, как за это время изменился мир.
— В чем он провинился?
— Совершил убийство.
— Почему?
— Пока не знаю.
— А кого он убил?
— Тоже пока не знаю.
Поджав губы, она кивнула, ожидая продолжения.
— И вот после освобождения от него остается лишь тень прежнего человека. Он пытается вернуться к прежней жизни, но у него ничего не выходит. Он хочет найти тюремного капеллана, навещавшего его в заключении, и покаяться, дабы быть достойным любви и преданности тех, кому он причинил боль.
Вдруг Герман отвлекся, представив себе сцену, которая могла происходить в реальности: сплетенные горячие потные тела, в его доме, под его крышей, у него за спиной. Они издеваются над ним. И после этого у нее хватает наглости делить с ним постель! Ему стало нехорошо, он не мог смотреть на жену.
— И что дальше? — спросила Эмбер дрожащим голосом, словно догадывалась, о чем он думает.
— В каком смысле? — отрывисто переспросил Герман, с досадой вспомнив о ее присутствии.
— Стал ли он снова достоин их любви и преданности?
Герман глубоко задумался, перебрал в голове идеи, сюжетные ходы, но ничего не нашел и обратился к сердцу.
— Поживем — увидим, — буркнул он и уставился в окно.
Она всхлипнула и вышла из комнаты — так же молчаливо и тихо, как и вошла.
Змбер стояла в гостиной с чашкой кофе в руках и глядела в окно. Когда вошел Герман, она не повернулась.
— С кем ты разговаривала по телефону? — спросил он.
— С мамой.
— Она не спит?
— Не может уснуть, — отвечала Эмбер, по-прежнему стоя к нему спиной.
Она лгала. Герман почувствовал, как закипает кровь.
— Джип приехал, — заметила Эмбер.
— Яслышал. Эта женщина говорила что-нибудь про вай-фай?
— Ее зовут Хэтти... Ей должен позвонить провайдер.
— Интересно, надолго это у них тут затянется?
При этих словах она обернулась, глядя, как Герман туже затягивает пояс халата. Время близилось к полудню, а он до сих пор не удосужился одеться. Вчера он тоже весь день проходил в халате. Ему казалось лишним мыться и одеваться, поскольку, проснувшись, он желал только одного — удалиться в кабинет. Эмбер не знала, что он там делает, продвинулась ли его книга (а Герман просто сидел за столом и наблюдал в окно, как быстро спускаются сумерки), но она не решалась спросить, понимая, что упреки только разозлят его, а он и без того зол как никогда.
— Почему бы нам не съездить в город в библиотеку? Ты мог бы взять там книги, какие-нибудь исследования. Да и вообще полезно прокатиться по окрестностям, чтобы знать, где мы находимся. А то, может быть, нас уже и нет на этом свете? — робко пошутила Эмбер, тщетно пытаясь улыбнуться.
Герман сделал вид, что обдумывает ее предложение, хотя сегодня не собирался никуда выезжать. Ему казалось: вот еще чуть-чуть — и книга сдвинется с мертвой точки. Пробормотав, что хочет кофе, он отправился на кухню.
— А ты можешь и сама съездить проветриться, — крикнул он на ходу и тотчас пожалел о сказанном. При мысли, что она поедет одна, его охватило бешенство, и он язвительно прибавил: — Заодно и познакомишься с кем-ни-будь.
— Твоя мать звонила вчера вечером, — проговорила Эмбер, вдруг оказавшись у него за спиной.
— М-м?
— Отца пока не выписывают. Врачи говорят, необходимо дополнительное обследование.
—- Сейчас у них поздно. — Герман посмотрел на часы. — Потом позвоню.
Он сел за стол. Эмбер, глядя на него, спросила:
— Как ты думаешь, не нужна ли нам вторая машина?
— Зачем?
— На всякий случай.
— «Мерседес» — очень надежная машина.
— Я не о том. Вдруг я поеду куда-нибудь, а тебе понадобится машина, или наоборот.
— Вряд ли я стану отлучаться надолго. Ты вполне можешь подождать.
— До Бата отсюда час езды, даже до калитки двадцать минут пешком, не говоря уж о ближайших соседях.
— Значит, надо запастись молоком и сахаром, — в шутку ответил Герман, но вышло так, будто он пожалел денег на второй автомобиль.
— А если мне срочно куда-нибудь надо будет съездить, пока тебя нет?
— Куда? — прищурился Герман, вспомнив, как она недавно полушепотом говорила внизу по телефону и сразу повесила трубку, едва он спустился.
— Не все ли равно? Мне здесь так одиноко. Поэтому хочется быть уверенной, что я могу выбраться отсюда, когда понадобится или просто когда захочется. — Эмбер обхватила плечи руками, будто защищаясь от холода.
— Да, понятное желание, — согласился Герман и понес кофе в кабинет. — Нам с тобой хорошо известно, что ты ненавидишь одиночество.
Потом он наблюдал в окно, как открылась и закрылась входная дверь и Эмбер в большом, не по росту, плаще и резиновых сапогах побрела в поле к голубятне, где провела около получаса. Наверное, она плакала. Однако у Германа не дрогнуло сердце, сейчас он не испытывал никаких чувств к женщине, которую совсем недавно искренне любил.
Первую неделю жизнь в доме протекала однообразно. Герман вставал около полудня и сразу отправлялся в кабинет, прихватив кофе. Там он сидел почти до вечера, затем мылся и одевался, а иногда и нет. В сумерках он выходил прогуляться вокруг дома, а когда возвращался, было уже темно и он снова исчезал в кабинете.
С Эмбер они почти не разговаривали. Порой она предпринимала попытки наладить отношения и, хотя ее усилия были шиты белыми нитками, не отступала. В иные дни она почти не беспокоила его, лишь готовила еду и оставляла подогреваться в специальной чугунной печи «Ага», пользоваться которой так и не научилась, или приносила в кабинет — смотря на что хватало ее рвения.
В начале второй недели Герман как-то раз спустился вниз выпить кофе и обнаружил Эмбер, одетую для выхода, хотя в последние дни она, глядя на него, тоже не очень-то наряжалась.
— Куда собралась?
— Поеду в деревню, а возможно, и дальше — это как пойдет езда по левой стороне. У нас продукты заканчиваются, так что меня, наверное, не будет целый день.
— Ты едешь одна?
— Я бы хотела поехать вместе, но как ты расстанешься с халатом? — Она думала сказать это в шутку, но вышло как обычно — сухо и натянуто.
Взглянув в зеркало, Герман ужаснулся: отросшие густые волосы всклокочены, щеки и подбородок покрыты щетиной, грязный халат давно нуждается в стирке. Но дело было не только в этом. Ему не хотелось никуда ехать, не хотелось ничего делать, потому что его мысли, поглощенные книгой, застряли в придуманном запутанном мире, который никак не хотел оживать на бумаге.
— Какой ужас! — вздохнул Герман и сел за стол. — К твоему возвращению я приведу себя в порядок, — пообещал он, прекращая пристрастный допрос.
— Хорошо, — улыбнулась Эмбер, подошла, положила руки ему на плечи и поцеловала в затылок. Даже через халат ее руки обжигали холодом. — Вот каково быть женой художника, — не без ехидства пожаловалась она и начала осторожно массировать ему плечи, пока он не расслабился и не ощутил знакомое томление.
Эмбер, должно быть, почувствовала это и остановилась:
— Как дела у тебя в офисе?
— Я разрешил им звонить только в случае крайней необходимости — например, если наступит конец света. Так что пока новостей никаких. — Всю переписку и телефонные звонки он поручил Флорри, своему верному секретарю. Она проработала у него двадцать лет, хотя порой ей приходилось нелегко. Герман не скучал по работе и не испытывал желания выходить на связь — к своему удивлению и удовлетворению. Это означало, что его решение уехать в отпуск было верным.
— Их послушать, так конец света уже наступил. — Эмбер кивнула на маленький телевизор, включенный на канале Си-эн-эн. — Может быть, стоит все-таки позвонить и убедиться, что все в порядке.
— Сами позвонят в случае чего. Пока меня не будет, Джеффри отлично со всем справится.
— У Джеффри нет твоих способностей. Ему нужны твои решения, твой разум.