Он достал часы с чугунным корпусом. Пора идти. Он поднялся от воды и вошел в жиденькую рощицу.
Земля еще отдавала прелью и сыростью, но в воздухе уже разливалось ласковое тепло, пробивалась зелень, почки на деревьях так набухли, что вот-вот должны пробиться клейкие листочки. Остатки старой, прошлогодней травы еще виднелись всюду, но молодое зерно набирало силу, чтобы перейти в победное наступление.
Незаметно мысли Наурыза обратились к судьбе своего народа, к судьбе бедных и обездоленных. Он еще не стал членом РСДРП, но товарищи доверили ему организацию революционных отрядов из бедняков и жалчы[31]. Ему советовали опираться прежде всего на тех, кто по указу царя от 25 июня 1916 года побывал на тыловых работах, а теперь вернулся домой. Для этого он и ехал в аулы. Сегодня в городе он приметил подходящее помещение для красногвардейцев. Это казармы царских солдат, которых присылали сюда для подавления восстания в 1916 году. Сейчас там какие-то торгаши хранят свои товары.
Пространство между окраиной города и рощицей ровное, как выструганная доска. Наурыз не забывал поглядывать на дорогу, боясь пропустить Толкын. Но, кроме женщины в красном платье, которая уводила домой пестрого теленка, нигде никого не было.
Уже полчаса прошло после разговора с Аймторы. Наурыз начал беспокоиться и сердиться. В это время кто-то сзади окликнул его: «Агай!..» Он остановился и даже затаил дыхание, чтобы проверить, не померещился ли этот голос. «Агай, идите сюда!»
Он резко обернулся и сразу увидел Толкын, стоявшую за густым кустом серотальника. Она опять протянула ему сразу обе руки. Наурыз жадно схватил их, улыбаясь счастливо и благодарно. Она была одета по-казахски и показалась ему пришедшей из мира сказок. Он улыбался и молчал, в который раз ошеломленный ее красотой, растерянный от нахлынувшего чувства.
А Толкын смотрела на джигита из-под полуопущенных ресниц, потом неожиданно кокетливо заговорила:
— Агай, посмотрите на эту ветку: капли на ней похожи на искусно нанизанный бисер.
— Да, это чудесно! — патетически воскликнул джигит. «Эх, взять бы ее сейчас на руки и идти так до самого края света…»
Толкын шаловливо дернула ветку, и капли обдали их с головы до ног. Они засмеялись, как дети, и побежали из рощи.
Когда Наурыз пришел в себя, он не без важности заметил:
— О том, что ненавистный всем царь свергнут, я вам писал. Я, пожалуй, был первым, кто сообщил такую великую радость. И за это мне полагается суюнши!..
— А что бы вы пожелали?
Наурыз не нашел, что ответить. Ему нравится, как она смеется, на переносице у нее появляется трогательная морщинка. И теперь ему хочется сказать такое, чтобы она снова засмеялась. Но, как на грех, ничего смешного Наурыз придумать не мог.
— Толкын, вы видели половодье?
— Видела.
— Давайте еще раз посмотрим.
— Давайте.
— Я хочу вас на руках донести до берега, спуск там крутой и скользкий…
— Я же не ребенок. Просто возьмите меня за руку.
Льдины почти закрывали воду, сталкивались и бились, то как самцы-верблюды, то как жеребцы, то как круторогие бараны.
— Настоящее побоище! — воскликнула она.
— В жизни тоже так! — наставительно проговорил Наурыз.
При этих словах Толкын с удивлением посмотрела на джигита:
— Я не хочу такой жизни!
— От нас с вами это не зависит.
— А от кого же?
— От жизни, какая у нас с вами сложится…
— Как это?
— Каждый живет по-своему. Я в этом смысле говорю.
— Ну, если так… — она успокоилась.
Солнце уже зашло, на земле догорали красные лучи. Пора было уходить.
— Извините, что-то прохладно становится… — Наурыз накинул на плечи девушки свою шинель.
— А вы сами как?
— Я же рядом с вами…
Толкын звонко засмеялась.
— Я всерьез говорю.
— Я тоже смеюсь всерьез…
И снова замолчали. Что это за джигит, который никак не может наладить самую простую беседу?
От волнения Наурыз начал даже заикаться. И Толкын сама постепенно начала рассказывать ему о своих близких, об Аймторы, которую любит и глубоко уважает.
— Мне она тоже понравилась.
— Но вы же видели ее в первый раз?
Наурыз смутился, но все-таки нашелся:
— В народе говорят: хорошее лицо — признак благородства.