Казахские девушки бывают ближе с женге[15], чем с отцом и матерью. Они делятся друг с другом радостью и печалью, сокровенными сердечными тайнами. Аймторы — женге Толкын, только в прошлом году вошла в их дом. Для Толкын она как родная сестра. Но о Наурызе девушка не сказала даже ей.
Толкын так задумалась, что едва не прошла мимо здания из красного кирпича. Она впервые, кажется, узнала, что такое робость. Раньше, года три-четыре назад, она свободно входила в это здание. Тогда она коллекционировала почтовые открытки. Теперь все это кажется далеким, безвозвратным детством. Многие ее одноклассницы получали письма до востребования — от студентов, юнкеров и даже от молоденьких офицеров. Они возбужденно перечитывали эти письма, давали читать другим, хранили их как талисман. Толкын не нравилось, что содержание писем — пылкие объяснения в любви, клятвенные заверения, предназначенные только одной, — становилось известно всем.
«Разве можно так хвастаться любовью, — недоумевала она. — Когда я буду переписываться с любимым человеком, я никому не стану читать его писем. Настоящая любовь похожа на бутон цветка. Разве роза раскрывает свой бутон в середине января?..»
К счастью, на почте никого из знакомых не оказалось. Толкын тихо подошла к окошку с табличкой «До востребования». Пожилая светловолосая женщина в очках долго рылась в пачке писем, разложенных в ящике перед нею. Толкын казалось, что она ждет уже целый час, ей снова стало страшно и захотелось ускользнуть отсюда, пока никто из знакомых не заметил.
— Вам пока ничего нет, — сказала женщина за окном.
— Простите… — произнесла Толкын дрожащими губами и, задев кого-то по дороге, выбежала на улицу. Ей было очень стыдно, она спряталась за зелеными воротами и отчаянно заплакала.
Раньше она никогда не ходила одна по этой улице в столь позднее время. Ее обязательно сопровождали или брат, или Аймторы, или сама мать. Но теперь ей все равно. Почему нет письма? Она хорошо помнит, Наурыз обещал написать через неделю. Посчитала. Оказалось, что со дня их встречи у ворот гимназии прошло всего пять дней. Да, да, пять дней! Напрасно она так плохо думала о нем, он не обманул ее.
Дом аксакала[16] Бахтияра стоял на самой окраине. Дальше начиналась степь. Он, потомственный степняк, знающий цену степному простору, построил дом так, чтобы окна смотрели в степь, на родовое займище Ак-Чокы. Дом у аксакала добротный: каменный фундамент, стены из жженого красного кирпича, крыша из оцинкованной жести, просторный двор окружен высоким забором из кирпича-сырца. Перед окнами — изгородь из остроконечных дощечек. Из снежного сугроба выглядывают тоненькие саженцы. А ворота такие, что простоят сотню лет. Непонятно лишь, почему они выкрашены черной краской.
В этом доме у Толкын есть своя отдельная комната. Она убрана со вкусом, чисто, по-европейски. Тут есть все: и дорогой гарнитур из красного дерева, и ковры заграничные, и трюмо, и даже неплохая копия «Аленушки».
Вот только окно ее комнаты выходит не на улицу, а во двор.
Пить чай Толкын не хотелось, но за дастарханом[17] собрались все члены семьи, и ей было неудобно отказаться. После длинного, бесконечного чаепития, пугливо озираясь по сторонам, юркнула к себе и сразу закрылась на ключ. Едва раздевшись, она кинулась в постель и утонула в пышной перине. А в руке у нее был зажат белый конверт…
Сегодня на занятия Толкын отправилась на целый час раньше обычного. Еще вчера хотела она сбегать на почту, но боялась, что опять вернется ни с чем.
Та же полная светловолосая женщина в очках подала ей белый конверт. Толкын сначала сунула его в карман пальто, потом переложила в учебник по словесности. За воротами, где она так долго плакала в прошлый раз, девушка быстро открыла конверт и с жадностью стала читать листки, исписанные размашистым почерком. Четыре странички синей шелестящей бумаги. А когда дочитала до конца, удивилась: «Неужели это все мне написано?» Да. На конверте стоит ее фамилия и имя, письмо начинается словами «уважаемая Толкын». Все верно… Она хотела еще раз, не спеша, более внимательно прочесть письмо, но уже было время идти в гимназию.
Первый раз в жизни Толкын осталась недовольна учителями: очень уж они тянули да медлили. Как назло, сегодня было шесть уроков. Ни одного слова не оставалось в памяти. Хорошо еще, что вызывали других.
Толкын старательно делала вид, будто слушает учителей, хотя мысли ее были далеки. Только эта хитрость и спасла ее от строгих вопросов.
Дома было еще хуже — ей никак не давали остаться наедине со своими мыслями.