Потом незаметно для себя Толкын пожаловалась, что ей скучно с подругами, ее раздражают их жалкие мечты, серость их жизни, бездумные желания. Может быть, они и правы: ведь сейчас и разум, и совесть, и честь человека слишком обесценились, всюду рабская покорность, лакейство, лицемерное подобострастие перед сильным. Все это ей очень противно, просто омерзительно.
«„Друг всегда должен говорить другу только правду“, — так считает народ. Поэтому я написала все, что думаю, вижу и чувствую, живя среди людей нашего захолустья. Если что не так, то очень прошу Вас, Наурыз-агай, извинить меня. У меня остается только одно оправдание: я писала правду. Буду откровенной с Вами до конца: мне кажется неправильной жизнь нашей семьи.
Разумеется, по сравнению с чабанами, которые знают лишь овец да зной и вечно живут в безлюдной степи, мое положение может показаться райским. Но разве человек может довольствоваться лишь хлебом единым? Почему у нас преследуют умных людей, с подозрением относятся к любому самостоятельному суждению? Мне доводится говорить об этом с близкими подругами. Они считают, что не нравится нам многое потому, что в нас кровь кипит и плоть созревает. Вот и все объяснение. Так считают их матери. Несколько лучше отношения между родителями и детьми у русских. У них дочь обо всем может поговорить со своей матерью. И мать выслушает, где надо, поправит, научит. А у нас попробуй заикнись — сразу осрамят на всю округу…
Я не верю моим подружкам и их мамам. Причина нашего недовольства — не возраст, а сама жизнь.
Раньше, до Вашего письма, я была как муравей, который, кроме своей кучи, ничего не знает. Сейчас у меня такое состояние, будто рассеялся густой туман и открылся высокий солнечный день. Мне хорошо и светло, но я еще плохо понимаю многие вещи и не знаю, как себя вести, как действовать, что делать? Может ли казахская женщина принять участие в том большом деле, о котором Вы пишете в письме?
Жду от Вас дружеского совета.
До свидания. Всегда думающая о Вас Толкын.
11 февраля 1917.»
Много дерзких, романтических, захватывающих дух мыслей вызвало у Толкын письмо Наурыза. Они бежали, звонко, освобожденно, торопливо, как вода родника, очищенного от песчаного наноса. А еще вчера она ни о чем не думала, кроме уроков и примерного поведения. Ничто ее не отвлекало от привычного с детства распорядка. Гимназическая программа заменяла ей целый мир. На протяжении почти десяти лет она думала и заботилась только о том, чтобы оставаться лучшей ученицей.
И в этом учебном году она закончила первую четверть успешно. Каждый год отец по такому случаю делал той. Но нынче он решил по-другому.
— Пусть дочка окончит гимназию с золотой медалью, тогда я устрою такой той, что все три жуза будут вспоминать его много лет, — торжественно произнес Бахтияр на почетном сборе аксакалов всей округи. Толкын тогда дала слово во что бы то ни стало оправдать надежду отца и не уронить его достоинства.
Но после встречи с Наурызом, особенно после его письма, она сама себя не узнает.
По распоряжению отца в часы, когда она готовит уроки, все, кто есть в доме, включая и гостей, перебираются во флигель. Сегодня Толкын, как обычно, разложила все свои учебники, еще раз заглянув в дневник. До чего же не хочется зубрить! Ученье вдруг стало для нее обузой. Мысли, как строптивый конь, уносят ее в дальние края, где шумит море и тянутся к небу черные леса, где желтеют пустыни и разверзаются пропасти, где поднимаются туманы и растекаются топкие, непроходимые болота.
Через мгновение все это исчезает, как утренний сон, и она возвращается к своим книгам, своим родителям и родственникам.
В последнее время Толкын особенно занимает положение снохи Аймторы. Ее все сильнее раздражает произвол родителей, старые дедовские порядки, ставящие сноху в положение рабыни. Она уже несколько раз порывалась заступиться за бедную Аймторы, открыто высказать свое отношение к глупым обычаям.
Толкын во всех подробностях припомнила жизнь Аймторы в их доме.
…Конечно, была пышная свадьба, особенно интересным был беташар[19].