Он поймал мой взгляд и усмехнулся:
– Ничего, если я возьму быка за рога?
– Давай.
– Ты ведь отбыла свои девяносто дней. С чего отец так на тебя взъелся?
– Думаю, он не нарочно. Это болезнь, Альцгеймер.
Кажется, Джея это не убедило.
Но у отца имелись на то веские причины. На посту генерального прокурора в восьмидесятые он горячо поддержал борьбу против наркотиков, очищая улицы от любых, даже самых мелких торговцев и уличных сбытчиков, до которых могла добраться полиция. В итоге полицейское управление Мобила удвоило штат, а отец заработал репутацию крутого и непреклонного сукина сына. Я уж не говорю про то, какие он ставил мне препоны, когда я подростком металась в панических поисках «товара».
– Так мне и надо, – добавила я. – Из-за меня он хлебнул лиха.
– Брось. Ты его дочь.
Я посмотрела ему в глаза. Как бы легко сейчас было вывалить на него все и облегчить душу. Священник, психотерапевт и плюшевый мишка в одном лице. Ни разу в жизни он не предал меня, ни разу не подвел. Джей был настоящим другом.
Я отвела глаза. Почти двадцать пять лет я противостояла этому соблазну – рассказать все психологам, советчикам, друзьям, исполненным наилучших побуждений. Но ни единой душе я так и не открыла того, что произошло между мной и моей матерью той ночью, когда я видела ее последний раз. Да и как это рассказать? С чего начать?
– У меня дома полно места, Алтея, – сказал Джей. – Можешь остановиться у меня, если не хочешь возвращаться к себе.
Я рассмеялась. Покачала головой. Снова рассмеялась.
Он удивленно поднял брови:
– Ты мне не веришь?
– Верю. Просто думаю, что ты не понимаешь, что предлагаешь. Ведь ты совсем не знаешь меня.
– Так расскажи.
– Я вру и ворую, – ровным голосом проговорила я. – Я наркоманка. В основном по таблеткам, но сойдет все, от чего можно заторчать. В общем, ничего хорошего.
Наступило молчание. Потом он сказал:
– Не знаю, какие слухи до тебя доходили. Я жил в Нью-Йорке, работал на Уолл-стрит, – проговорил он так, будто не слышал моих признаний. – Потом меня уволили – и на следующий месяц от меня уехала жена. Сказала, значит, мне не больно всего этого и хотелось. – Джей вытер губы, сложил салфетку и засунул ее под тарелку. – Не знаю, чего именно. Так что я тоже вернулся домой. Присматривать за родительским домом, пока они в отъезде.
Я молчала. Безработный в разводе и наркоманка в ремиссии, у которой умирает отец. Идеальная пара.
– Так что скажешь? – спросил он.
– Почему ты так добр ко мне?
– И ты еще спрашиваешь? Неужели наша дружба ничего для тебя не значит?
Дружба. Половину времени мы ловили светлячков, смотрели ужастики и удили рыбу с плоскодонки, а другую – целовались взасос и танцевали на школьных дискотеках. Возможно, мы зашли гораздо дальше того детского обета: теперь уже не разглядишь, все заслонили таблетки и выпивка.
– Ты хороший человек, Джей, – наконец выдавила я, чтобы выйти из ступора.
– Ну это смотря на чей взгляд, – ответил он и подозвал официантку. – Кусок шоколадного торта, два шарика ванильного мороженого и две ложки.
Девушка кивнула и отошла, и он снова повернулся ко мне.
– Но в отношении тебя – да. Ничего, кроме благих намерений. – Он смотрел, не отводя взгляда. – Ну, что скажешь?
Я посмотрела в его глаза, и вдруг снова возникло знакомое ощущение, будто меня засасывает. Сперва тянет тихонько, чтобы не спугнуть. Маня обещанием легкости и невесомости. Глубокомысленно нашептывая о судьбе и о тщетности сопротивления. Что Джею, что наркотикам. Да и разница между ними казалась невелика.
Я пыталась припомнить «шаги», все эти глубокомысленные словеса, которые мы повторяли всей группой, – о силе и слабости, о том, в каком болоте все мы увязли, но в голове было пусто.
Да, вляпалась я основательно.
– Алтея?
– Не могу, – поспешно ответила я. – Но спасибо за предложение.
Он задержал на мне взгляд, потом кивнул.
Я вспомнила об Уинне и Молли Роб, как они там на вечеринке сейчас прощаются с гостями, об отце, запертом наверху в спальне. И эти его слова, которые он мне прокричал, «тридцать – сучий возраст», и кровь у меня похолодела.
Мама умерла в свой тридцатилетний юбилей от аневризмы: ужасно, конечно, но ничего необычного. Но было что-то странное, связанное с ее смертью, чего отец никогда не объяснял. Только проговорился когда-то давно, что ее смерть и тридцатилетие как-то связаны. И сейчас он, кажется, намекал, что и мне вот скоро будет тридцать, и меня тоже настигнет нечто, покуда невидимое.
Мама тоже говорила что-то в этом роде. Давно, когда я была девочкой. На той поляне в ночь, когда ее не стало. Она предупреждала меня о тридцатилетии, давала наставления.