Я вспомнила брата в детстве. Простой, улыбка до ушей, веснушки; всегда, как назло, на голову выше меня. Мы ловили с ним рыбу, он – голый по пояс, драные джинсы сползли, обнажив резинку трусов. Он всегда брался за более тяжелую работу – выталкивать лодку на воду, удерживать лодку на правильном курсе, так что, когда удавалось наконец-то поймать ветер, он был уже весь красный и потный. Но его это нисколько не заботило. Он передавал мне шкоты и усаживался на корме, а я лавировала и кричала:
– Меняем глаз!
– Меняем галс, болтушка! – смеялся он.
Пока мы скользили вдоль берега, он показывал мне на аллигаторов, гревшихся в густом тростнике, даже на нашей территории. Крокодилы особенно любят маленькие парусные лодки, уверял он, которыми управляют кудрявые болтушки.
Теперь же мой брат, мужчина, которого я едва узнавала, стоял передо мной без тени улыбки. Покуда я все последнее десятилетие двигалась в направлении самоуничтожения, он вел исключительно правильную жизнь. Поступил в колледж и в юридический университет, был избран в Законодательное собрание штата. Женился на Молли Роб, девушке из богатой бирмингемской семьи. Оба были со мной так заботливы и терпеливы, казалось мне, так помогали эти последние пару лет. Но что, если я заблуждалась? Вдруг они только наблюдали и выжидали, что я сделаю за них всю грязную работу по уничтожению себя?
– Как хорошо, что ты вернулась, малыш, – сказал Уинн и раскрыл объятия.
Вопреки здравому смыслу я обняла его в ответ. Он прижал меня к теплой груди, от него пахло сигарами, виски и гелем для душа, однако обнял он меня как-то неловко. Мне хотелось получше разглядеть отца, но Уинн мягко вывел меня из комнаты.
Мы спустились вниз, в холл, где нас уже поджидала Молли Роб. И не одна, а с мужчиной, которого я надеялась больше никогда в жизни не видеть: доктор Дункан, психиатр, именно он порекомендовал Уинну и отцу отправить меня на лечение. После первой и единственной моей встречи с этим доктором Уинн отвез меня на побережье и сдал с рук на руки в клинику. С тех пор и до сего момента я с этим человеком не сталкивалась.
– Что он тут делает? – спросила я Уинна.
– Рад видеть тебя снова, Алтея. – За плюсовыми очками водянистые глазки доктора Дункана казались огромными.
Он опустил руку, и я увидела потрепанный листок, который сразу узнала: это из моей коробки из-под сигар. Сердце гулко ударило по ребрам. Я впилась глазами в брата:
– Почему это у него? Где моя сигарная коробка?
– Доктор Дункан вообще-то приехал к отцу, – ответил Уинн. – Мы советовались с ним и Молли, какую для него создать тут обстановку.
– Я тебе не верю.
– Я говорила тебе, у нее паранойя, – заметила Молли Роб.
– Что он тут делает? – снова спросила я.
– Он приехал к отцу, – повторил Уинн.
– Чушь собачья.
– Вот, я же говорю, – снова встряла Молли Роб. – Нельзя ей тут бродить без цели и вот так вот разговаривать со стариком. Ему это не понравится.
– Уверяю тебя, отец от «чуши собачьей» не расстроится, – сказал Уинн.
Наши глаза встретились, и, клянусь, уголки губ его дрогнули. Кто знает, может, не все потеряно: вдруг мой брат не так сильно изменился, может, удастся с ним договориться.
– Неважно, зачем он здесь. Верните мне коробку. И это, – я кивнула в сторону бумаги. – И я уйду.
– Алтея, чем тебе так дорога эта коробка? – спросил доктор.
– Она моя.
– Что в этой коробке так важно для тебя?
В глазах защипало. Дыши. Будь вежлива. Говори медленно. Не делай глупостей.
– Мама подарила мне ее в детстве, поэтому она мне дорога.
Доктор снова взглянул на бумагу. Как же хотелось выхватить листок, сунуть в карман и удрать, – но я не двинулась с места.
– Не хочешь поговорить о содержимом коробки? – спросил доктор Дункан.
Я покачала головой.
– А о том, что написано на этом листке?
Veni, Creator Spiritus, mentes tuoram visita[2]. Я слышала голос матери, певшей эти строки. Она вручила мне этот листок и остальное содержимое сигарной коробки, когда мне было пять. Теперь оно принадлежало мне. Больше ничего от мамы не осталось.
– Это просто молитва, – сказала я.
– Молитва, которая так много для тебя значит. «О Дух Святой, Творец, приди и поселись у нас в груди». Я правильно понял, Алтея?
И тут, в ответ на его вопрос, полились слезы. Одна, вторая, они ползли вниз по щекам. Какой смысл отвечать? Я перед всеми ними – как сплошная открытая рана. Чем больше говоришь – тем хуже. Я повернулась к брату:
– Просто верни. Пожалуйста.
2
Начало католической молитва «Приди, дух животворящий, души своих посети…»
В современном русском переводе Д. фон Штернбек его первая строфа звучит так: