— Разумеется, — ответила Луэлла. — Отец говорит, что вы честные торговцы лошадьми.
— Ха! — усмехнулась Марселла. Потом посмотрела на меня и кивнула в сторону двух стульев: — Садитесь.
Такого тона ослушаться было нельзя.
Когда мы сели, Луэлла ущипнула меня за руку. Это значило: «Я же говорила!» Она всегда все делала по-своему.
Нам протянули тарелки из костяного фарфора, не хуже тех, какими пользовались у нас дома, и мы поставили их на колени, пытаясь не уронить куски лепешки. Тесто было хрустящее, плотное, с изюмом. Я никогда не ела ничего, приготовленного на открытом воздухе, и представляла, что чувствую хруст земли и запах пепла. За откинутым пологом виднелась чистенькая комната со шкафом и широкой кроватью на деревянном каркасе, покрытая бежевым покрывалом. Цыгане казались цивилизованными, как папа и говорил, но все же я чувствовала в них нечто, заставлявшее меня вспомнить мамины страхи. От них исходила некая таинственная энергия, как будто ритм их музыки — даже в полной тишине — отдавался в самой земле вибрацией.
Чуть поодаль остановилась смуглая черноволосая девочка. Она казалась ровесницей Луэллы — по крайней мере, фигура у нее была настолько же развитая. Увидев, как я рву хлеб зубами, она широко улыбнулась. Я почувствовала себя выставленной напоказ, застигнутой за поеданием лепешки прямо на улице.
Подойдя к нам, девочка уселась на землю, спрятав ноги под юбку, вышитую красными, синими и желтыми цветами.
— Я Пейшенс, — сообщила она, и мы представились в ответ.
Марселла протянули Пейшенс кусок хлеба, и та принялась его жевать, разглядывая нас такими же темными и ясными глазами, как у ее брата Сидни. Интересно, откуда взялся светленький Трей, настолько не похожий на брата с сестрой?
Новости о нашем появлении распространились по лагерю, и вокруг собралась толпа детей с разными зверюшками. Один мальчик держал козу на веревке, которая, видимо, совершенно не возражала, чтобы ее таскали за шею. Второй мальчик, в бриджах с грязными пятнами на коленях, поставил на землю круглую клетку с канарейкой, яркой, как яичный желток. Птичка наклонила головку и встопорщила сияющие перышки, когда мальчишка открыл проволочную дверцу и сунул руку внутрь.
— Я ей крылья подрезал, так что она никуда не улетит, — пояснил он, вынимая птичку и пересаживая ее на мой палец.
— Прелестно! — воскликнула Луэлла, глядя, как канарейка перемещается по моей руке. — Можно?
Птичка бесстрашно перебралась к ней, Луэлла засмеялась и осторожно погладила желтенькую головку.
Остальные дети подошли ближе. Неряшливая девчонка забрала у меня пустую тарелку и посадила мне на колени кролика. Его лохматый серый мех был таким густым, что я с трудом могла понять, где у кролика голова, а где хвост. Стоило мне поднять его, как он отчаянно лягнулся и поцарапал мне руку.
— Ай!
Девочка тут же забрала его.
— Нельзя его так хватать! — крикнула она, прижимая зверька к груди и прикрывая его лапы рукой.
— Ты в порядке? — спросила Луэлла. — Дай посмотрю.
По руке сбегали капельки крови. Было больно.
— Все нормально.
Мальчик тут же забрал свою канарейку, как будто Луэлла тоже показала, что не умеет обращаться с животными. Оба ребенка — примерно одного роста, длинноволосые и растрепанные — уставились на нас, а потом девочка протянула руку. Мы поняли, что они ожидают платы за свою щедрость. Несмотря на мамины предостережения, мы взяли с собой немного денег в надежде на гадание. Оба получили по никелю[1], и после этого сразу же набежали другие дети: с собаками, кроликами, птицами, даже насекомыми, но мы только качали головами, не желая тратиться, — нам еще предстояло узнать о своей судьбе.
Марселла стояла у огня, сложив руки на груди, и с удивлением смотрела на нас. Она ни разу не одернула цыганят и не прикрикнула на них, оставив нас защищаться самостоятельно. Потом дети разошлись.
Меня поразило, насколько Марселла отличается от моей матери и от всех прочих матерей, которых я знала. В моей вселенной матери помогали решать проблемы, следили за прическами и одеждой и приводили все в порядок. Марселла орлиным взором следила за тем, как все устраивается само собой.
Сидни первым поднял смычок, кивнул своим «братьям» и коснулся струн. Конечно, это все придумал Трей, маячивший позади музыкантов с довольной улыбкой на лице. Кроме скрипки, тут были цимбалы и тромбон. Трое образовали полукруг рядом с Пейшенс, та подняла руки над головой, выдержала драматическую паузу и пустилась в пляс, когда воздух разорвали музыка и перекрывающий ее глубокий и грустный мужской голос: