– Не намного!
– И все-таки! Эта привилегия дает мне право угостить тебя джин-тоником. Я сразу заметила, пока мы так глупо исподтишка разглядывали друг друга, что нам нравится одно и то же… Бармен, возьмите деньги!
Она бросила на стойку банкноту. Этот жест напомнил ей жест Сюзанн, платившей когда-то за такси на площади Трокадеро, когда, открыв дверцу своей «Эм-Жи», она сказала тоном, не терпящим возражений: «Садись»!
Теперь она, Аньес, повелевала, в свою очередь, той, которая была еще только неопытной ученицей. И это сравнение помогло ей окинуть мысленным взором весь пройденный путь. Правда, легковерная «ученица», верившая в любовь этого месье Фреда, была не похожа на нее…
– Ты остаешься здесь? – спросила Аньес.
– Бесполезно, – ответила Жанин. – Здесь и не пахнет клиентами! Когда ты позвонишь мне по тому номеру, который я тебе дала?
– Завтра вечером. А послезавтра можно встретиться.
– Идет!
Они вернулись, каждая к своей машине. Аньес не слишком торопилась, ожидая, когда отъедет «Эм-Жи» со своей новой владелицей. Брюнетка заменила рыжеволосую, и ярко-алая машина, которая выгодно подчеркивала внешность брюнетки, заменила зеленую, которая больше подходила рыжеволосой. Но тень одного и того же мужчины неизменно вырисовывалась позади «Эм-Жи»…
Когда Аньес снова увидела Боба, она, конечно, промолчала о своей встрече с брюнеткой. Он был в хорошем настроении. Подсчитав выручку, он соизволил высказать свое удовольствие.
– Что ты делаешь сегодня вечером? – спросил он, разыгрывая из себя доброго малого.
– Ничего особенного.
– У тебя нет свидания?
– Нет. Отдыхаю! Я собираюсь пойти в кино.
– В кино! Все вы женщины одинаковые: вы помешаны на экране! Раз уж ты свободна, то приглашаю тебя…
– Куда?
– В казино: мы там прекрасно поужинаем в ресторане, а затем я попытаю удачи… Ты увидишь: тебя это заинтересует! Это лучше всех фильмов на свете.
– И в честь чего это приглашение?
– Это необходимо для того, чтобы продолжить твое обучение, малышка! Ты скоро узнаешь.
Три часа спустя, месье Боб уже сидел за столом, покрытым зеленым сукном, рядом с соседками по игре, двумя далеко не юными дамами в драгоценностях. Аньес, вначале стоявшая позади него, перешла на другую сторону стола и села справа от крупье, откуда было удобнее наблюдать за действиями мужчины в его любимом занятии.
А вечер начался так. Во время ужина он сказал ей: «Ты увидишь, как я играю, и поймешь, на что я способен». Эти слова возбудили ее любопытство. С той же развязной уверенностью он направился к кассе. Небрежно бросив несколько пачек, он взял пятьдесят жетонов по пять тысяч франков. «Я никогда не ставлю на меньше», – объяснил он, когда они направились в игорный зал.
«Двести пятьдесят тысяч, – мысленно сказала себе Аньес. – Вот куда идут наши деньги: и те, которые приношу я, и те, что приносит Жанин… Но если он часто играет на такие суммы, то ни она, ни я никогда не сможем заполнить эту бездонную бочку. Откуда возьмется излишек? Загадка!»
Месье Бобу неслыханно везло. Жетоны скапливались перед ним под завистливые взгляды других игроков. Время от времени он бросал на Аньес торжествующий взгляд, который должен был означать: «Ты видишь, какой я мужчина!» Аньес прикинула, что перед ним больше миллиона. Удовлетворение, которое он пытался не проявлять слишком явно, тем не менее, сквозило в его широких непринужденных жестах, в его гримасах, выражающих превосходство, во взгляде из-под полуопущенных век, которые не могли погасить огонь этих глаз.
Сама того не желая, Аньес снова попала под гипноз этого человека. Мужчина, которого она увидела сейчас, внушал ей уважение. Она открыла в нем новое существо, которого раньше не знала. Он казался ей персонажем какой-то мистерии, который не принадлежал ни времени, ни пространству, а парил над всем: зеленым сукном, движением карт, объявлениями крупье, чтобы присоединиться к другому миру – миру поэтов, суперменов, канатоходцев или наркоманов. Впрочем, и другие сидящие вокруг стола, участвовали в том же действе, но месье Боб возвышался над всеми: он был ИГРОК.
Много раз у молодой женщины возникало желание крикнуть ему:
– Остановись! Разве ты не видишь, что твои ставки выросли вчетверо? Ворочая такими деньгами, ты мог бы оставить нас в покое навсегда!
Но она молчала, не смея вмешиваться в этот чужой для нее мир, чувствуя всю бесполезность этого вторжения: ведь здесь шла речь не о проигрыше или выигрыше… Весь смысл состоял в том, чтобы реагировать на малейшие колебания в игре, отдаваться во власть азарта, идти еще выше, еще дальше, стремясь к самой крайней грани. В этой игре, как чувствовала она, остановки не будет, судя по тому, сколько жетонов имел каждый перед собой. Она чувствовала также, что когда у него не будет больше денег, все средства будут для него хороши, чтобы выманить их у других: принуждение несчастных женщин к проституции, кражи, может быть, убийство… Карты горели у него в руках. Он был так же подвержен этому пороку, как другие – алкоголю. Чем больше она наблюдала за ним, тем больше чувствовала себя захмелевшей от зрелища игры, увлекаемой ощущением риска, с удовольствием подходя к той черте, за которой начиналось безумие. Но, испугавшись внезапно, она поняла, наконец, истинный смысл, ради которого этот ненасытный человек заставил ее так низко пасть. Она поняла и то, что он никогда не пожалеет ее, что он не способен вообще испытывать жалость. Его мозг, его сердце, душа были целиком поглощены игрой и ничем, кроме игры! Остальное не шло в счет.