Ги де Кар
Девушки для утехи
1
ДВЕ НЕВОЛЬНИЦЫ
Приоткрыв зарешеченное окно двери портала, выходящего на авеню дю Мэн, сестра Агата, узнав посетительницу, удивленно воскликнула:
– Это вы, мадемуазель Аньес? Так рано? Что-то случилось?
– Пожалуйста, сестра, откройте скорее! Скажите, могу я увидеть Элизабет?
– Конечно! Вы так давно не приходили к нам! Вчера она вспоминала о вас и очень беспокоилась! Да на вас просто лица нет! Что же все-таки произошло? Надеюсь, с вами все в порядке?
– Да, сестра Агата. Мне непременно нужно встретиться с Элизабет! – воскликнула Аньес.
В голосе девушки было столько мольбы, что сестра-привратница сразу же открыла ей дверь и пропустила во внутренний двор большого приюта для обездоленных, не переставая при этом повторять:
– Вы ведь знаете, сестра Элизабет в это время очень занята! Больные уже начинают просыпаться, и она должна оказать им помощь… Сейчас я предупрежу ее… Она непременно выйдет, но имейте в виду, вы не должны задерживать ее слишком долго… Подождите в приемной. Надеюсь, вы не забыли, как пройти туда…
Каждый раз, попадая в эту приемную, Аньес непроизвольно обращала свой взгляд на статую Святого Жозефа – единственное украшение этих стен. Ей было любопытно узнать: привязана ли сегодня к шее покровителя общины розовым шнурочком какая-нибудь фигурка, вырезанная из картона, или просьба, нацарапанная на клочке бумаги. Вначале Аньес удивляли столь наивные проявления веры, которые, как ей казалось, граничили с непочтительностью, но Элизабет объяснила ей:
– Наш добрейший святой Жозеф к этому привык! Разве не он уже больше века заботится о стариках в наших монастырях? А знаешь, сколько их по всему свету? Если нам что-нибудь нужно, мы пытаемся изобразить это на кусочке картона и привязываем к его шее, например, в те времена, когда продовольствие нам доставляли на лошадях, на шее святого Жозефа в течение шести дней висела картонная лошадка. Это означало: «Дорогой покровитель, нам очень нужна лошадь! Наша совсем захромала; мы не можем больше ее запрягать и не знаем, как ежедневно доставлять продукты для пятисот наших стариков и старух!» На седьмой день после этой просьбы, обращенной к нашему добрейшему святому, один зеленщик из окрестностей Парижа, неизвестно откуда прослышавший о нашей беде, привел нам молодую и крепкую лошадь.
Аньес слушала с восхищением и некоторым недоверием.
– Три года назад, – продолжала Элизабет, – на шее у нашего покровителя висел картонный грузовичок, потому что требования прогресса обязывали нас заменить лошадь более современным средством передвижения. Через несколько дней одна великодушная благодетельница подарила нам небольшой грузовик, который всегда водил Арсен, самый бодрый из наших стариков, шофер по профессии… Но бывает и так, что святой Жозеф не спешит выполнить наши просьбы! Случилось даже такое: настоятельница нашего приюта, Преподобная мать Мари-Мадлен, когда покровитель не пожелал заступиться за нас там, наверху, без колебаний велела в наказание повернуть статую лицом к стене… Она добилась своего: наказание принесло ожидаемые результаты. Человек, нуждающийся в финансовой поддержке, получил ее в тот же день! Преподобная мать-настоятельница во всеуслышание заявила: «Несомненно, наш великодушный святой Жозеф не любит показывать спину посетителям. Теперь он сразу же выполняет все наши просьбы».
Сейчас же взгляд Аньес рассеянно блуждал по строгому помещению: по стенам, выкрашенным эмалевой краской, по светлой деревянной мебели, покрытой лаком. Сюда она приходила очень часто с того дня, когда в письме ей сообщили о том, что ее сестра Элизабет после окончания испытательного срока приняла пожизненное монашество в главном монастыре Сен-Жозеф, который находился в городке Иль-и-Вилен, и была направлена в Париж на авеню дю Мэн.
В это утро лицо Аньес, выражавшее последние несколько месяцев глубоко скрытую тревогу, выглядело печальным. И, когда в приемную вошла радостная и немного возбужденная Элизабет, контраст был поразительным.
С того дня, как Элизабет стала монашенкой, она навсегда распрощалась с робостью, которая раньше была ее неизменной спутницей.
Каждый раз, когда они встречались, Аньес говорила мало и всегда находила большое удовольствие, слушая чистый голос Элизабет, рассказывавшей о бесчисленных маленьких происшествиях, сменяющих друг друга в повседневной жизни приюта. Элизабет вкладывала в свои рассказы столько энтузиазма, что малейшие подробности становились захватывающими.
Несмотря на довольно ощутимую разницу в поведении и. характерах, Аньес и Элизабет внешне очень походили друг на друга… Фигуры их были одинаково стройны. К тому же Аньес была очень красивой и безупречно элегантной молодой женщиной. Что же касается Элизабет, то, став сестрой милосердия в приюте для обездоленных, она начала стыдиться своей длинной тонкой талии и своей красоты. Если бы не разница в одежде (бежевый английский костюм на одной и строгое черное платье на другой), если бы лицо Аньес не было открытым, а лицо Элизабет строго обрамленным белым чепцом, то было бы очень трудно сказать, которая из них Аньес, а которая Элизабет.
Глаза их – зеркало души, были одного и того же непостижимого серо-голубого цвета и, казалось, таили в себе самые прекрасные в мире мечты… Нос, слегка вздернутый, придавал обоим лицам выражение одухотворенности и живости… Очертания губ говорили о чувственности. Сестра Элизабет была избавлена от необходимости тщательно подкрашивать их помадой, как это делала Аньес… Запястья рук были одинаково тонкими, что говорило о благородном происхождении. Интонация голоса, улыбка, движения были абсолютно одинаковыми и можно было предположить, что спрятанные под чепец волосы сестры Элизабет не острижены, а вьются такими же золотистыми локонами, как у Аньес…
Такое внешнее сходство объяснялось просто: посетительница приемной и смиренная служанка обездоленных были близнецами.
Ожидая в приемной, Аньес впервые с того памятного дня, когда сестра ее постриглась в монахини, задумалась о самоотверженности и мужестве, которыми обладала Элизабет, выполнявшая ежедневную трудную и, как казалось Аньес, неприятную работу, никогда не жалуясь и всегда улыбаясь. Очень часто Элизабет брала сестру в монастырскую больницу, где она должна была ухаживать за больными, и зрелище человеческой немощи всегда наполняло молодую женщину инстинктивным отвращением. Может быть, и она, Аньес, когда-нибудь посвятит себя служению какому-нибудь благородному делу, но никогда, как ей казалось, она не сможет ухаживать за больными и беспомощными стариками. Никогда Аньес не ощущала в себе такой потребности в милосердии. Она увлеклась совсем другим. Впервые в жизни, совсем отчаявшись, Аньес ощутила глубину той пропасти, которая отделяла ее от сестры. Интуитивно, а может быть, желая почерпнуть мужество, недостающее для страшного признания, которое она собиралась сделать, Аньес снова посмотрела на статую святого Жозефа, которому в этот день повезло: он не был наказан. И хотя статуэтка, раскрашенная в стиле Сен-Сюльпис,[1] почти ничем не отличалась от множества других, встречающихся в таких же приютах для обездоленных, Аньес как будто увидела ее другими глазами. Святой Жозеф с белой бородой протягивал руки к посетителям, как будто говоря:
– Вы видите, как я беден… Руки, которые мне дали, слишком хрупки для того, чтобы вновь вернуться к тяжелому плотничьему ремеслу. Помогите! Внесите свою лепту, хотя бы самую скромную, для наших стариков.
Глаза Аньес наполнились слезами: она не могла внести другой лепты, кроме ужасного признания… Святой Жозеф протягивал к ней руки, безмолвно глядя на эти жемчужины печали, называемые слезами…
Когда Элизабет вошла в приемную и взглянула на печальное лицо сестры, она сразу поняла, что предчувствия, терзавшие ее в течение последних месяцев, не обманули ее. Обняв сестру, Элизабет взволнованно сказала:
– Расскажи мне обо всем…
Губы Аньес приоткрылись и задрожали. Но она не произнесла ни слова. Ей хотелось сказать все сразу. Она понимала, если не скажет сейчас, то уже не наберется смелости сказать о том, что угнетало ее в течение трех лет всегда, когда она приходила в эту приемную. Внезапно она поняла, что, сделав страшное признание, она не только нарушит безмятежную тишину святой обители, но и нанесет тяжелый удар той, которая была для нее воплощением любви и милосердия.