Она проснулась, когда уже было светло. Лежавший рядом Шаун не столько дышал, сколько хрипел.
Перепуганная, дрожащая от страха и утреннего холода, Гризельда решила любой ценой привести на остров доктора из Тиллибрука. Дыхание Шауна то и дело прерывалось, потом возобновлялось со страшным хрипом. Не успела Гризельда пробраться мимо куста боярышника, как натолкнулась на Эми, сидевшую на каменной глыбе. В руке она держала серебряную ложку, выглядывавшую из куска льняной ткани, а на коленях у нее стоял сильно помятый, но натертый до блеска серебряный чайник.
С годами волосы Эми стали почти такими же белыми, как ее шапочка, а глаза приняли оттенок далекого и слегка затуманившегося горизонта. Серьезно посмотрев на Гризельду, она сказала:
— Не торопись, мой олененок. Он все равно не доживет до прихода врача. Лучше напои его вот этим.
И она протянула девушке чайник.
— Осторожно, он горячий. Это не чай, а отвар, полученный из самых разных трав. Я не могу войти в Искупление, это место не для меня. В общем, оно и не для тебя, но ты должна снова побывать там. Меня не пускают монахи, которые сердятся на меня, потому что я знаю, что они думают о женщинах. Скорее возвращайся туда, его нужно напоить отваром. С помощью вот этой ложки. Он должен выпить пять ложек. Считай как следует! Если он выплюнет жидкость, это не считается! Только то, что он проглотил! Помни: пять ложек! Через час опять столько же, и так каждый час до вечера давай ему по пять ложек. Не волнуйся, дома о тебе не будут беспокоиться. Я скажу, что ты ушла на скалу и я дала тебе с собой еды. Вот, в этой корзинке. Я отправлю туда Ардана вместе с Уагу, и они пробудут там, пока ты будешь оставаться здесь. Потом Ардан вернется домой вместе с тобой. Да, ты должна поить раненого из серебряной ложки, только из нее! Когда закончишь, то не вытирай ложку, а снова заверни в эту ткань. Поторопись.
Гризельда знала, что должна во всем слушаться Эми. С самого раннего детства ей было известно, что Эми никогда не ошибается. Она поспешно вернулась к Шауну, у которого дыхание почти остановилось, приподняла его голову и протолкнула сквозь зубы ложку с жидкостью янтарного цвета с запахом водорослей и смолы. Едва отвар попал Шауну в рот, как его тело свела судорога, и он выплюнул содержимое ложки вместе со слюной. Гризельда упорно продолжала, считая полные ложки, половинки и более мелкие дозы, пока в итоге не получилось пять полных ложек. Только после этого она осторожно опустила его лохматую голову на подушку с кружевной наволочкой и уселась на низкий стульчик. В корзинке, принесенной Эми, она нашла курицу, овсяный хлеб и кусок сладкого пирога, а также чистую ткань для перевязки и свои часики размером с маргаритку, на длинной золотой цепочке.
Эффект от лекарства проявился немедленно. Тело Шауна расслабилось, его стала сотрясать мелкая дрожь, он сильно вспотел и дыхание стало более спокойным. Изо рта у него полились странные звуки, обрывки слов и куски непонятных фраз.
Такое продолжалось минут пятнадцать после каждой очередной порции отвара, и Гризельда уже начала понимать, что говорил Шаун. Он сражался, дрался с констеблями, наносил и получал удары, смерть вырывала из рядов повстанцев его товарищей, он спасался бегством от черных всадников и их собак, скрывался, тонул в море крови и ненависти.
Эми пояснила Гризельде, что Шаун должен освободиться от гноя, накопившегося в его теле и душе.
Три раза за первый день Гризельда меняла повязки и протирала сжигаемое внутренним жаром потное тело. Не приходивший в себя Шаун стал похож на маленького ребенка, и ему нужно было часто менять влажные простыни. В этот день Гризельда, помимо обычной женской любви, приобрела дар другой любви, любви, которую вызывает у матери ее ребенок, — ведь его жизнь и смерть полностью зависят от нее.
Рана на груди была не очень глубокой. Пуля повредила мышцы с правой стороны и скользнула по ребру, нанеся длинную рану, слабо заживавшую от продолжающегося воспаления. Правое бедро распухло и затвердело. Входное отверстие от пули почернело, тело вокруг раны стало синего цвета.
Гризельде пришлось оставить на время Шауна, чтобы привести себя в порядок перед обедом. Когда она выбралась из развалин часовни, к ней подбежал Ардан. Он с тревогой смотрел на хозяйку, негромко поскуливая и слабо помахивая хвостом.
Погладив его по голове, она негромко сказала: