Кюре внимательно посмотрел на Джонатана и понял, что тот был искренен. Он положил на стол трубку и поехал с Джонатаном.
После того как преклонил колени у камня святого Альбана, он прочитал перед собравшимися рабочими молитву поминовения над свежей могилой, в которой лежали древние кости. Потом он окрестил ребенка, дав ему имя Патрик.
Когда кюре закончил, Джошуа Крамби пал перед ним на колени и попросил крестить его по правилам католической религии. После того, что он увидел ночью, он перестал сомневаться, какая вера является истинной.
Католики графства Донегол потом говорили, что это и было самым великим чудом святого Канаклока.
На этом неприятные происшествия закончились, и в конце лета 1829 года забрезжил день, когда строители должны были закончить работы и дом будет готов принять Элизабет. Дорога к этому времени подошла к дамбе, но она все еще оставалась незавершенной, и приливные волны с рычанием прорывались между двумя ее обрывками.
13 сентября Киллин Лафферти, забравшись на крышу, воткнул в самую высокую трубу букет из папоротника и подбросил в воздух свой колпак, испустив на гэльском вопль, очень похожий на крик петуха, наглотавшегося толченого стекла.
Джонатан рассчитался со всеми строителями дома и открыл ящики, уже несколько дней лежавшие на берегу. В них находилось невероятное количество виски и пива. На лодке с материка доставили овсяные лепешки, холодную отварную баранину, жесткую, как подошва, и огромный котел сваренной в мундире картошки, способной не только подкрепить пьющих, но и усилить у них жажду. В результате к вечеру большинство мужчин лежали плашмя. Немногие, сохранившие вертикальное положение, мокли под дождем с блаженными физиономиями. Джошуа Крамби пришел в себя только в воскресенье, как раз к началу мессы.
В Гринхолле все давно было готово к переезду. Утром 23-го тяжело нагруженный караван тронулся в путь. Во главе двигался кабриолет, которым управлял Джонатан; рядом сидела Элизабет. За ними тянулась дюжина повозок с самым необходимым, чтобы прожить первое время — с мебелью, коврами, заполненными съестным ящиками и сундуками с посудой, бельем да разной мелочью. В конце каравана двигались слуги; на верховых лошадях ехали конюшенные.
Две кровати с единорогами водрузили на самую большую повозку. На втиснутом между кроватями кресле устроилась повивальная бабка из ближайшей деревни. Джонатан потребовал, чтобы она участвовала в переселении и не отходила от Элизабет ни на шаг, несмотря на то, что роды ожидались только через две недели. Из-за дождя кровати, кресло и сидевшая в нем бабка были накрыты брезентом.
Ветер забрасывал под козырек кабриолета брызги дождя, смешанного с туманом, заставляя блестеть розовые щеки Элизабет. Она выглядела счастливой. Ее беременность с первых же дней сопровождалась хорошим настроением и прекрасным аппетитом, так что она заметно пополнела со всех сторон. На середине дороги к острову у нее начались схватки. Джонатан остановил караван и приказал извлечь из-под брезента повивальную бабку. Спрыгнув с повозки, она подбежала под дождем к кабриолету. Пощупав живот Элизабет и забравшись ей под юбку, она потребовала немедленно вернуться в Гринхолл. Джонатан, стоявший под струями дождя, держал лошадь в поводу. Он вскочил в кабриолет и погнал лошадь к морю. К острову. Его сын должен был родиться на острове. Если бы он даже поторопился выбраться на свет, все равно возвращаться назад было невозможно. Стоя на кабриолете, держа в одной руке вожжи, а в другой хлыст, Джонатан подгонял лошадь одновременно ласковыми словами и яростными криками, ободрял ее пощелкиванием языка и иногда хлестал по мокрым бокам, с которых стекала дождевая влага. Воодушевленная его стараниями лошадь мчалась по новой дороге, хватая воздух и дождь своими желтыми зубами. Под пологом кабриолета трясущаяся от испуга повивальная бабка пыталась без особой необходимости успокоить Элизабет.
За ними в беспорядке устремился весь караван, растянувшийся почти на километр. Сразу за кабриолетом во главе процессии ехал слуга на Хилл Бое. Остановившись на берегу, Джонатан увидел, что море отступило и лодки оказались на мели метрах в двадцати от воды. В проране плотины крутились опасные водовороты, иногда смыкавшиеся с чмоканьем, похожим на громкий звук поцелуя. Джонатан вскочил на Хилл Боя, поднял к себе Элизабет и коленями послал коня в воду. Налетавшие с моря порывы сентябрьского ветра подхватывали водяную пыль и струи дождя и несли их почти горизонтально, швыряя всаднику и его ноше в лицо и грудь. Казалось, что дождь старается смыть с них малейшие следы не только пыли материка, но и континентального воздуха. И ветер, и дождь в течение долгих дней и ночей согревались на спине Гольфстрима, великого морского дракона, устремившегося, разинув пасть, на Ирландию, словно в попытке проглотить ее. Туманное дыхание дракона, насыщенное морской солью и ароматом водорослей, дымилось на лошадином крупе и на теле всадника. Элизабет, прижавшаяся к мужу, обхватившая его обеими руками и вдыхавшая мужской и конский запах, промокла до нитки. Подвергаясь безумной тряске, разрываемая болью, тем не менее, она была счастлива и чувствовала себя в безопасности. Ей казалось, что она сама рождается в эти мгновения. Хилл Бой уверенно продвигался вперед, преодолевая свирепые порывы ветра и моментами глубоко погружаясь в воду. С противоположной стороны острова доносился яростный рев бури, вынужденной отступать вместе с отливом. Наконец копыта лошади застучали по камням на берегу острова. Элизабет закричала. Джонатан опустил жену на землю, соскочил с коня, снова подхватил ее на руки, ворвался в дом, с грохотом взлетел по лестнице и, вбежав в комнату, опустил жену на белоснежный ковер, пока еще единственный здесь предмет обстановки. Встав перед ней на колени, он принял ребенка и громко провозгласил его имя и титул: сэр Джон Грин. Потом он поздравил сына с приходом в мир и осторожно пошлепал его, чтобы тот заплакал.