К четвертой поездке Гризельда изменилась. С каждой прогулки на машине она возвращалась все более и более жизнерадостной; эта радость была ею утрачена во время болезни. Может быть, даже раньше, во время бесплодного ожидания приключений, появления прекрасного принца, который должен был унести ее с острова. Конечно, принц оказался шофером, а вместо корабля всего лишь машина, но машина сказочная, появившаяся из будущего. Она должна была унести ее далеко от Сент-Альбана, извергая при этом дым и рыча, словно дракон.
В начале каждой очередной поездки она надеялась, что они не вернутся, но ей все больше и больше нравилось, что поездка заканчивалась возвращением. Она уезжала, но при этом оставалась привязанной к надежному семейному гнезду, где находились ее сестры и ее родители, ее деревья и ее скалы, ее пес и ее лис; каждый раз она возвращалась в свое волшебное детство, в котором мечта о бегстве расцвела, подобно распустившимся золотым ракетам на мощном побеге дрока.
Во время первой поездки шофер спросил у нее, стараясь перекричать грохот мотора:
— Куда вы хотели бы поехать?
Она ответила:
— Куда вам хочется!
Услышь она себя при этом, стало бы ей ясно, что она не представляет — существуют ли пути, ведущие с острова?
Потом он ни о чем ее не спрашивал. Чтобы причинить как можно меньше беспокойства обитателям края, он выбирал маршрут по самым пустынным местам. Синее с золотом насекомое на блестящих колесах увлекало их по едва похожим на дороги тропам, по полям и торфяникам, по дикому побережью, где сталкиваются земля, скалы и вода в вечном споре за место под солнцем. Единственными встреченными ими живыми существами были птицы, хотя иногда попадалась и одинокая корова, которую переполненное вымя заставляло брести к далекой ферме, чтобы найти облегчение и затем вернуться к свободной жизни.
Двигатель, хотя и гораздо менее шумный по сравнению с первой моделью, все же сильно мешал разговору, и Гризельда лишь изредка обменивалась парой фраз с шофером. Конечно, ей хотелось завязать с ним более близкие отношения. На острове слуги, разумеется, хорошо знавшие свое место, в то же время были друзьями своих господ. Иногда во время задушевной беседы с Эми леди Гарриэтта говорила ей даже больше, чем приходило в голову в одиночестве. И если Эми никогда ничего не рассказывала хозяйке о себе, то только потому, что она никогда и никому ничего подобного не рассказывала. В то же время Гризельда знала всю подноготную про Молли, да и сама могла говорить с ней обо всем. Пожалуй, она была с Молли даже более откровенной, чем с сестрами, и почти такой же откровенной, как с Арданом; между существами разных видов быстро возникали доверие и привязанность, когда каждый знал, кем был он и кем был собеседник. Но когда Гризельда иногда смотрела с улыбкой на шофера, тот сохранял невозмутимость, не сводя взгляда с дороги. Она чувствовала его спокойную силу, а также сдержанность, возможно, отражавшую его недоверчивость.
Когда он останавливал машину, чтобы охладить мотор, поливая его водой, или чтобы освободить дорогу от камня, способного повредить колесо, он снимал очки, и его взгляд на мгновение останавливался на спутнице. В эти мгновения она чувствовала, что он находится где-то очень далеко, укрываясь в каком-то диком мире. Она не могла понять, говорит его сдержанность о разумной осторожности умного человека или же просто свидетельствует о природной тупости примитивного существа.
С машиной часто случались разные неприятности. Иногда мотор принимался шипеть, словно кот, столкнувшийся с фокстерьером, и во все стороны летели брызги масла. В других случаях он начинал вибрировать, сотрясая машину. Иногда рвалась цепь, а иногда мотор просто останавливался.
Такое случилось с ними, когда они проезжали по небольшому мосту над протокой, соединявшей два безымянных озера, миниатюрного продолжения царства моря внутри материка. Машина прокатилась еще несколько метров и остановилась.
Как обычно, Шаун Арран молча спрыгнул на землю, взял сумку с инструментами, сбросил плащ, каскетку, очки и куртку, засучил рукава рубашки и принялся копаться в моторе, дымившемся перед задним сиденьем, словно подгоревший бифштекс.
Гризельда тоже сошла с машины, сделала несколько шагов к озеру и уселась на валуне. После непрерывного рычания мотора наступили удивительно приятные минуты тишины и покоя. Одним из элементов тишины было щебетанье птиц; точно так же выглядела бы синяя вышивка водной ряби на голубой поверхности озера. В сотне метров от берега медленно плавала пара лебедей. Несколько уток, раскрашенных в коричневый и зеленый цвета, крутились возле миниатюрного островка с одним-единственным деревом, крона которого была больше пятачка суши, на котором оно росло. За мостом Гризельда увидела на берегу второго озера большой замок с множеством окон на квадратных башнях разной высоты с зубчатыми коронами верхушек. Казалось, что в замке, выглядевшем совершенно новым, никто не жил. Она подумала, что это должен быть замок фей. Странно, но ей почудилось, что замка не было в тот момент, когда она устраивалась на валуне. Она долго не отводила от него взгляд, надеясь уловить момент, когда он снова исчезнет. Наступившая тишина была напряженной и прозрачной. Потом неожиданно в зарослях слева от нее раздалась птичья трель, закончившаяся на длинной ноте. Эти звуки раскололи стеклянный панцирь мира, и Гризельда мгновенно осознала, что оказалась в другом мире и что это мгновение она не переживала никогда раньше и не будет переживать в будущем. Это было бесконечно продолжавшееся мгновение. Она очутилась в его центре и одновременно была везде; она понимала все окружающее, будучи озером и небом, лебедем и замком. Это было всеобъемлющее чувство, твердое и одновременно хрупкое, словно зеркало. Гризельда знала все и все могла. Но ее первое же движение могло сразу же разрушить ее знание и ее власть. Это было неизбежно. Она представляла, что должна сделать, и сделала это. Медленно наклонилась, подобрала камешек и бросила его в воду.