На вершине тура, обращенной к морю, появился фонарь. Его держала женщина, силуэт которой нечетко вырисовывался в неуверенном свете луны, то и дело проглядывающей между облаками. Смех и разговоры стихли. Все повернулись к женщине. Гризельда видела повсюду бледные пятна лиц, поднятых к небу. Многие стояли, другие сидели на земле. Трудно было оценить, сколько людей собралось на острове. Наверное, несколько сотен, может быть, тысяча. Лица детей, казалось, светились в призрачном свете луны.
Женщина на вершине тура опустила фонарь на камни перед собой, широко развела руки в стороны и запела. Вообще-то, это была не настоящая песня, а скорее ритмичное повторение одной и той же последовательности нескольких нот. Голос женщины казался суровым, резким, словно звуки исходили не из человеческих уст, а из камня. В то же время, он был полон жизни и свежести, словно это была песня леса. Вслушиваясь в пение, Гризельда закрыла глаза и увидела перед собой не груду валунов, а круг из вертикально стоящих камней на острове Сент-Альбан. Казалось, их только что обтесали и поставили вертикально в виде круга. На лежавшей плите был выбит знак, напоминавший молнию с несколько закругленными углами. Изображение молнии упиралось в ствол тиса, оказавшегося в центре круга камней, и под ним находилась нора, в которой спал рыжий лис с белым хвостом. Раздался удар грома, такой неожиданный, что Гризельда подскочила и открыла глаза. Отзываясь на глас свыше, все вокруг нее громко запели. Смотревший на женщину на вершине тура Шаун тоже пел.
Женщина плавно сводила и разводила руки, как будто чайка взмахивала крыльями, но делала это медленно, словно во сне.
Над ней простиралось множество быстро плывущих в сторону материка светлых и темных облаков, то распадавшихся, то сливавшихся в сплошную массу. Женщина на вершине тура казалась Гризельде стоящим на мостике капитаном каменного корабля, и у нее закружилась голова. Все вокруг выглядело колеблющимся, изменчивым, облака уносили ее с собой по волнам песни вместе с королевой Маав и ее воинами, и этот полет, продолжавшийся две тысячи лет, увлекал ее с собой к другим берегам, к другим звездам, к иной жизни и, возможно, к смерти.
Прямо над островом в облачной пелене возникла круглая, быстро расширявшаяся дыра, и в ней на фоне темного неба медленно плыла луна. В ее свете возникли тысячи небольших белых парусов, несущихся со всех сторон к острову. Это были чайки, постоянные обитательницы острова. Их стая образовала в небе над островом кольцо, в центре которого находилась луна, и они с криком кружились вокруг нее. Их крики создавали странный аккомпанемент для песни, которую пела толпа.
Женщина резко вскинула руки к небу, завершая песню на протяжной ноте, все более и более высокой, продолжавшейся невыносимо долго. Толпа и чайки затихли, и теперь был слышен только нескончаемый пронзительный вопль, поднимавшийся над скалой и морем и уносивший с собой к небу все сущее. Гризельда, непроизвольно напрягая все мышцы, тоже тянулась к небу, почти не ощущая землю под ногами и опираясь только кончиками пальцев руки на плечо Шауна.
Вибрирующий звук внезапно оборвался. В наступившей мертвой тишине слышался только бархатный шорох тысяч птичьих крыльев. Затем раздались крики толпы, крики радости, облегчения, благодарности, восторга.
Луна опять спряталась за облаками. Женщина на вершине тура подобрала свой фонарь и спустилась с каменной гряды.
Шаун взглянул на Гризельду, и та улыбнулась ему. Потом она обхватила его руками и прижалась к его груди. Она ощущала этого мужчину удивительно близким ей человеком. Во время закончившейся церемонии их объединило что-то более прочное, чем любовь, и она была уверена, что ей стало доступно нечто доселе неизвестное, что невозможно выразить словами, но что делало события, предметы и людей, весь окружающий ее мир более близким, более понятным. Все находилось в связи: дерево превращалось в языки огня над скалой, ветер становился твердью, а скала — текучей. Ребенок превращался в тысячелетнего старца, а старик — в новорожденного. Птица становилась лисой, поедавшей эту птицу.
Она спросила:
— Это была гэльская песня?
— Нет, она гораздо древнее.
— На каком она была языке?
— Этого никто не знает.
— Но о чем говорилось в ней?
— Теперь это неизвестно. Но ее может петь любой пришедший сюда, независимо от возраста, лишь бы он уже научился говорить.
Толпившиеся вокруг них люди подбирали свои фонари и объединялись в группы, в составе которых они приплыли на остров.