— Теперь они будут есть и пить, потом станут петь и танцевать. А нам пора возвращаться.
Светало. Чайки продолжали кружиться над островом. Когда солнце выглянуло из-за горизонта, стая чаек свернулась в плотный вихрь, быстро вытянувшийся к зениту. Из отплывшей в сторону лодки Гризельда увидела, что Белый остров удивительно походил на лежащего единорога, а чайки над ним образовали тонкий белый рог, острие которого лучи восходящего солнца окрасили в розовый цвет.
Бросившаяся в постель Гризельда ощущала себя легкой, словно лепесток цветка. Она была невесомой. Она незаметно соскользнула в сон, точнее, на поверхность сна, потому что была такой легкой, что без усилий держалась на поверхности неосязаемого.
Открыв глаза, она увидела мать, стоявшую у ее изголовья.
Обеспокоенная отсутствием Гризельды, хотя время уже приближалось к полудню, леди Гарриэтта спросила о ней у Молли, которая ответила:
— Она спит.
В половине первого леди Гарриэтта поднялась в комнату дочери. Она раздвинула шторы и, склонившись нал Гризельдой, внимательно всмотрелась в ее лицо. Дочь показалась ей вполне здоровой.
Когда Гризельда проснулась, разбуженная дневным светом, леди Гарриэтта с тревогой спросила:
— Надеюсь, ты не заболела снова?
Гризельда почувствовала прилив любви к матери, всегда находившейся в стороне, ничего не видевшей и ничего не понимавшей, тем более что она не хотела ничего видеть и понимать, но которая умела тихо и незаметно облегчать жизнь всем членам семейства. Она поднялась на коленях, обняла мать, прижалась к ней и громко, по-детски, чмокнула ее в щеку. Потом громко сказала:
— Мама, я люблю вас!
Это было так неожиданно, так неуместно, что леди Гарриэтта покраснела. Потом она все же улыбнулась и почувствовала себя счастливой. Главное, она убедилась, что дочь здорова.
— Прекрасно! Я вижу, что с тобой все в порядке! Но мне кажется, что тебе не стоит пропускать завтрак. Отец не станет ждать тебя!
Гризельда спрыгнула на ковер и запела, импровизируя:
Рассмеявшись, она снова поцеловала мать и крикнула:
— Молли! Помоги мне одеться!
Молли уже хлопотала в туалетной комнате. Она вылила несколько кувшинов горячей воды в ванну и приготовила все необходимое для купанья.
Леди Гарриэтта покачала головой и удалилась. Она так ничего и не поняла, но у нее появилась уверенность, что с Гризельдой все хорошо.
— Нет, — сказала Гризельда Молли. — Никаких корсетов сегодня. Рубашку с вышивкой и нижнюю юбку, ту, с шестью воланами. Потом корсаж в зеленую и белую полоску и зеленую юбку. И еще чулки. Нет! Никаких чулок! Никаких! Маленькие белые сапожки.
«Никаких чулок! Никакого корсета! О Господи!» — думала Молли. Она металась от шкафа к комоду и обратно, посмеиваясь про себя. Она ничего не знала, но многое подозревала, догадываясь о том, чему не осмеливалась поверить. Резкие перепады настроения Гризельды, ее нетерпеливая радость в дни, предназначавшиеся для автомобильных прогулок, ее усталый вид и нервозность после поездки не могли остаться незамеченными для горничной, живой тени хозяйки. Шаун? Возможно ли такое? Молли пыталась убедить себя, что ошибается. С одной стороны, она возмущалась, потому что Шаун был обычным наемным работником, но с другой радовалась, потому что они были такой красивой парой. Кроме того, она беспокоилась за Гризельду, так как представляла, что ничего хорошего из этого не могло получиться.
Когда процедура одевания закончилась, Гризельда помчалась в лес, к кругу камней. Она опустилась на колени перед лежавшей на земле плитой, и так как представляла, чего ей следует ожидать, тут же увидела вырезанный на камне знак молнии. Время почти стерло его, местами он был скрыт под лишайниками, но он существовал, едва различимый и в то же время достаточно отчетливый. Он существовал в действительности, и проведя по нему пальцем, можно было даже восстановить отсутствующие детали рисунка.
Вернувшись домой и нарисовав знак на бумаге, она пошла к отцу, курившему в малом салоне, и рассказала, где обнаружила молнию.
Сэр Джон заинтересованно рассмотрел рисунок, сначала держа листок вертикально, потом повернул его на девяносто градусов.
— Находись мы в Средиземноморье, я сразу сказал бы, что это такое. Это просто удивительно. Ты видишь: если держать рисунок вертикально, то это будет египетский иероглиф. А если повернуть так, чтобы он стал горизонтальным, то это будет буква финикийского алфавита. Так или иначе, но в обоих языках это одна и та же буква «М». И в обоих языках она обозначает воду. Действительно, считается, что народы, возводившие каменные сооружения на севере Европы, пришли сюда из Средиземноморья. Но их письменность не имела ничего общего ни с египетским языком, ни с финикийским. Странно, очень странно. Впрочем, когда ты изучаешь древние цивилизации, то не перестаешь удивляться.